вот почему, кстати говоря, буддисты всех мастей категорически отвергают душевную пользу покаяния, —

и особенно перед смертью: ведь именно в последние часы жизни судьбоносная или попросту сюжетная (что одно и то же) связь греха и покаяния может обнаружить настолько неодолимую власть над ослабевшей от предсмертных страданий душой, что навяжет ей неблагоприятные кармические последствия, то есть все тот же сюжет преступления и наказания, но в ином жизненном варианте, —

не случайно поэтому, общаясь с немцами вот уже на протяжении полвека и имея дело также с теми, кто участвовал в последней войне между нашими народами – но скажет ли он всю правду о своей роли в ней? – я ни разу не встречал немца, в чьих глазах во время рассказа о тех памятных событиях промелькнула хотя бы тень чувства вины или раскаяния, —

и меня как русского человека такая позиция, как ни странно, вполне нравственно устраивала, —

в отличие опять-таки от еврея, —

вот вам попутно лишнее доказательство того, что единой и общеобязательной для всех истины попросту не существует.

Как человек, родившийся в России, но уже добрую полсотню лет проживающий в южнонемецком Мюнхене и тем самым волею судьбы познавший по мере слабых сил своих как родного брата, так и чужих по племени немцев, —

как человек, далее, давно сидящий между двух стульев: покинул добровольно одних, а к другим примкнуть не может и не хочет и, что самое удивительное, нравится ему такая жизнь, —

и как человек, наконец, лишенный возможности построить что-то по настоящему серьезное на земле: для этого и дается людям отчизна, которой он давным-давно лишен, и к тому же нечего ему как будто и строить, зато есть бездна свободного времени для праздного – и потому наиважнейшего – размышленья, —

итак, как описанный выше человек, замечу: с распахнуто-расхлябанной душой обращен мой соплеменник на Запад, а немца готов он обнять пуще всех прочих, —

и дальше – жать его в медвежьих объятьях, жать и жать, плача от любви и постукивая от избытка энтузиазма ему кулаками в спину: так славянский восторг празднует встречу с представителем чужеродного германского племени, —

и неважно, собственно, в чьем лице, —

попутно же, не в силах оторвать восторженно-любовных глаз от визави, что-то бормотать на ломаном немецком и, конечно, – пить, пить и пить, —

но вот обсуждены все личные темы, пора и о делах поговорить, —

как тут, ударив по рукам, не заключить взаимовыгодную сделку: так ведь много необжитого пространства у русских, зато нет умения его как следует обжить, —

и, наоборот так мало его у немцев, зато есть преизбыток умения его обустраивать, —

вот тут один другому бы и помог: знакома вам притча о собаке на сене? это о нас, русских: о тех, у кого под ногами лежит сокровище, да лень поднять его, —

но вышеназванное свойство наше, кажущееся нам таким натуральным и безобидным, может вызывать в чужестранцах и порядочную досаду: в самом деле, по какому праву землей владеет тот, кому закрыт путь превратить ту землю в цветущий сад? отсюда, пожалуй, и попытки наших западных соседей нас завоевать, —

вот эту самую метафизическую, я бы сказал, досаду я и читал иногда в лицах немцев во время задушевных разговоров, —

и в ней заключался тонкий упрек: от всех германцев и ко всем славянам, —

впрочем, тот упрек, если сказать по правде, я в глазах немцах никогда не находил, —

просто я думаю, что он должен быть, но не уверен, точно ли он есть.

Иногда каждому из нас приходится быть одному: не потому, что рядом не оказалось человека, который мог бы нас понять, а поняв, и простить, —