попробовал бы Вронский, думая о своем, посмотреть сквозь Анну, не видя ее, ему бы это никогда не простилось, а вот Левин с Кити мог бы такое себе позволить без того, чтобы их любовь хотя бы на йоту умалилась, —

так великий собор ничего не теряет, если часть его даже полностью разрушена, тогда как, напротив, какое-нибудь модное здание начинает невыносимо смотреться, когда повреждена всего лишь облицовка стены.

Пока Дон Гуан с Каменным Гостем летят в Преисподнюю, с ними обоими должны происходить различные, но неизбежные и глубочайшие преображения, свойственные любому умирающему в соответствии с его земной участью, —

однако если Командор, увлеченный местью, с каждым пройденным в бездну вечного Мрака метром начинает все больше сожалеть о затеянном мероприятии, ибо его положение в посмертном мире ухудшается ежеминутно и, быть может, нельзя уже вернуться из опрокинутого туннеля даже туда, где он был до посещения своего смертельного врага, то Дон Гуан, это воплощение греховной Витальности с большой буквы, эта манифестация Жизни, не желающей ни на йоту поступиться главным ее наслаждением, и это искреннее по-детски Торжество абсолютной бессовестности, —

да, этот получеловек, полудемон, чей член столь же прям, остер и неотразим, как его шпага, по мере сбрасывания внешних и преходящих признаков и возвращения к собственной несотворенной сути, лишь усиливается и растет на глазах, приобретая в астральном смысле чудовищный и превосходящий во всех отношениях надгробный памятник павшему Командору, —

он попутно также, надо полагать, напитывается дьявольскими энергиями, так что, если бы им случилось сразиться во второй раз, их поединок напоминал бы неравное единоборство Терминатора из жидкого металла (Дон Гуан) с Терминатором старой и очеловеченной конструкции (Командор), —

и только молитвы, память и любящее внимание доны Анны могли бы еще спасти ее несчастного мужа, остановив или по крайней мере замедлив его падение, —

ведь он, судя по всему, находится пока в пределах Чистилища, где молитвы живых в состоянии реально повлиять на судьбы умерших, —

но она, эта его прекрасная вдова, двойной пантомимой замерев в явном всем плаче по погибшему мужу и тайном для всех волнении по несостоявшемуся любовнику, бездействует, тем самым заранее и при жизни обеспечив себе угловое место в том заветном Треугольнике, два прочих угла которого, сплющившись, как в четвертом измерении, бок о бок продолжают свое страшное падение.

Однажды в далеком детстве, когда мы с мамой шли по улице, с нами вдруг заговорила пожилая цыганка, —

я не помню ее слов, но хорошо помню взгляд ее пронзительных черных глаз: так на меня ни до, ни после никто никогда не смотрел, —

и я знал, что слова, сопровождавшие такой взгляд, должны были быть очень важны, —

и точно: цыганка сказала, что я умру своей смертью, —

и я, конечно, не забыл этих слов: они помогают мне переносить, в частности, полеты, которые я терпеть не могу по причине моей врожденной клаустрофобии, —

в словах цыганки есть, безусловно, определенное успокоение: как-никак мне по жизни не грозит кирпич, внезапно падающий с крыши на голову, а также подобные ему неприятные неожиданности, —

хотя, с другой стороны, смерть в кровати тоже не самая лучшая: а если это больничная кровать? или койка в доме для престарелых? да и какая болезнь пригвоздит меня к ней? —

одним словом, все дело в подробностях: черт, как говорится, сидит в детали, —

но детали этой – решающей, последней детали – я не знаю, —

и как мне почему-то кажется, не знала ее и та цыганка, —