По Фрейду, бессознательное – вместилище всего, что не желает принимать сознание. То есть поп-психология обычно все упрощает именно до такого уровня. Фрейд ведь сказал: «Вытесненное мы рассматриваем как типичный пример бессознательного». Однако потом он подумал-подумал и добавил: «Все вытесненное – бессознательное, но не все бессознательное есть вытесненное. Даже часть “Я” может быть бессознательной»[4].

И вот в такие исторические моменты, как сейчас, понимая, что практически ничего из происходящего вокруг не укладывается в сознание, но при этом, несомненно, придумано и затеяно людьми, мы начинаем копать вглубь.

Постепенно мы смиряемся с тем, что не можем перекроить этот мир или хотя бы «вернуть все как было», и начинаем в себе (как в отдельной личности и как в представителе человечества) искать предпосылки происходящего и аналогии. Признаем мы это на сознательном уровне или нет, но человек – модель мира в миниатюре. Что происходит в нас, то происходит в мире. Если слишком многие люди одновременно загоняют и запрещают некое древнее проявление в себе, то оно потом все равно выпирает наружу – через других людей, менее послушных запретам, а то и через всех. «Первобытное или нет, – говорит Юнг, – человечество всегда стоит на грани поступков, которые оно совершает само, но не контролирует. Весь мир хочет покоя, и весь мир готовится к войне. Человечество бессильно против человечества, и боги, как и прежде, определяют его судьбу»[5].

То есть, заныривая в бессознательное, мы на самом деле ищем того бога, который через нас играет миром. Нам кажется, что вот эта глубинная архаичная сущность, будучи извлеченной на поверхность, позволит нам выжить, как помогала нашим не очень осознанным предкам в древние времена, где не было еще света, вайфая и ООН. А кризисы уже были.

В темные дофрейдовские времена мы бы сказали, что люди пытались «заглянуть себе в душу» или «раскрыть свою душу». В особо мрачные исторические периоды ее, душу, усиленно спасали (бывало, что в ущерб телу)… С учетом современных языковых и социальных тенденций люди, избегая религиозного термина «душа», берутся «исследовать свой архетип», а то и вовсе «дизайн» – так нам пока понятнее, чем «бессознательное» (и уж тем более – чем душа или бог).

Моя первая книга о славянском язычестве (и вообще о языческом мировоззрении) называлась «Боги и архетипы древних славян». Подозреваю, едва ли не половина аудитории купила ее именно из-за слова «архетипы» (вторая половина – из-за древних славян, и лишь особо интересующиеся – из-за богов).

Архетипы, по Юнгу, – это что-то вроде платоновских идей – древнейшие универсальные образы, существующие в коллективном бессознательном.

Но «архетип» для большинства из нас – это все же маркетинговый термин по Кэрол Пирсон – база потребительского поведения. Поэтому, например, в соцсетях, употребляя это словечко или используя архетипические ярлычки типа «воин» или «любовница», я всякий раз поясняла, что вот здесь можно трактовать и «по Пирсон», а вот тут – почувствуйте разницу.

На самом деле модное слово я вынесла в заголовок именно для того, чтобы читателям было понятно, о чем речь. И это тоже «управление потребительским поведением». Оставь я там только «душу» – стали бы вы читать? Вы бы решили, что я вас в секту заманиваю. И книжку в магазинах выкладывали бы в разделе религиозной или эзотерической литературы. Так исторически сложилось: для читающей аудитории понятие «архетип» яснее, чем «душа». «Душа» отдает эзотерикой и мистикой – поэтому отпугивает. Насколько взаимозаменяемы эти понятия? Вопрос чрезвычайно сложный!