О греховности человеческих душ нам приходится судить по состоянию веры в стране, века полтора-два разъедаемой и разрушаемой яростным материализмом, связанным с вызреванием, осуществлением и загниванием утопической революции. В этом наша особенность и наша отсталость в вере. Хотя нельзя сказать, что вера в языческих богов (католических, протестантских, магометанских, словом всех, пронизанных любой ересью) предпочтительнее теперешней русской. И всё-таки нельзя не учитывать той жестокой борьбы с Православием, которое выжигали и вырезали большевики.

Уничтожить веру, как мы это теперь знаем, невозможно. Крепко уходит она вглубь сознания. Десятилетия люди не говорили о Боге вслух. Верили молча, тайно. И детям, если и говорили о вере, то скорее, как мне сказал как-то отец: «У вас теперь в Бога не верят. А ты верь. Никому не говори, а верь. Ведь если не Бог создал мир, то кто же?» Сразу до меня отцовы слова не дошли. В безверии я потерял долгие десятилетия, и только когда жажда Истины вынудила меня перечитать сотни книг (в целом бестолковых), я припомнил наш разговор на рыбалке.

Думаю, тысячи людей у нас пришли к Христу подобно мне, очень поздно. Но не такая уж это и малая часть населения. Лет десять назад, когда неподалёку от нашего дома открыли Иннокентиевский храм, его посещали два-три человека. А теперь глаз радуется. И молодые, и старые, и дети, и люди среднего возраста. Причём, чувствуется, что прихожане не ждут конца службы, а от чистого сердца молятся. Это вселяет надежду, что возрождение веры Христовой медленно, но продвигается в нужном направлении.

Понятно, в нашем анализе нам удобнее было рассматривать пути веры, если так можно сказать, прямолинейные: не верил человек и начал верить, не верил, да и ушел неверующим, верил, скрыл свою веру, а другие времена настали, вновь стал ходить в церковь.

Но и других путей не мало. Более замысловатых, противоречивых. Вот, скажем, судьба Белинского. С детства приобщённый родителями к вере, он скоро постиг многое из православной Истины. Первые литературные опыты Виссариона ничуть не отходили от традиций русского богословия. Он и силу тогдашних поэзии и прозы видел в высочайшей нравственности, связанной с честным служением Христу. Считал, что Господь помог Пушкину выразить полноту русской нации. Но, повторяя ошибку великого поэта, сам увлёкся вольтерьянством, французским свободомыслием, революционностью, и оценки критика резко изменились. Он уже ставит Пушкину в вину его отход от революционных взглядов, обвиняет его в примирении с царской властью. Еще слышны в его статьях отклики прежней веры, но они затухали. Прекрасную поэму «Анджело», в которой поднималась проблему мудрости, гуманности, милости правителей (поэт заслуженно ценил ее выше всех своих вещей) «неистовый Виссарион» встречает в штыки. Резким нападкам подвергает последние стихи Пушкина, в которых ярко отражён переход лучшего поэта России на позиции Православия.

Бог поругаем не бывает. Нападки на Него просто так с рук не сходят. Критик, в самый разгар чахотки, сходит с ума. Просит жену записать всё, что он продиктует: «Это очень важно для России. Сбереги эти заметки». Жена очень долго записывала. Но всё оказалось безумным бредом.

Такой извилистый путь был у многих русских, особенно в годину Красного Колеса. Все они закончили жизнь трагически. Но почти никто от своего безверия не отказался, в отличие от Вольтера, Энгельса или Герцена. Особенно мучительными были кончины убийц царской семьи (Екатеринбургская Голгофа). Это стало предупреждением богохульникам и неверам. Но они ведь Божьих знаков не видят.