Я говорил с нею, я осмелился напомнить ей об нашем детстве, о нашей любви… Она слушала и молчала…
– Паулина! – сказал я. – Если бы я теперь осмелился потребовать от вас исполнения той клятвы, какую вы тогда мне дали…
Она посмотрела на меня с удивлением.
– Я не изменился, Паулина, семь лет я только и жил вами, только и помнил об вас; я люблю вас, Паулина, люблю страстно…
Она была в страшном замешательстве и ничего не умела отвечать. Но отчего она улыбнулась?
Разговор наш прервался приходом Прасковьи Ивановны.
– Что ж ты, Антонин, медлишь здесь, и что ты живешь в Москве? – спросил меня утром отец Паулины, когда я пришел к нему. – Вообще, в последнее время я слышал о тебе много такого… Ты, брат, и теперь что-то не по состоянию одет… Это мне не нравится, Антонин! Мы с тобой поссоримся – я привык любить тебя, как сына, а ты чуть ли не зашалился… И ты еще посмеиваешься при моих словах!
Наш разговор прервала Прасковья Ивановна. Она сказала мне, что ей надобно поговорить со мною. Да что она за хозяйка такая сделалась в семье Паулины?
О чем хочет она «поговорить со мною»?
– Я уверена, что говорю с благородным молодым человеком, который помнит, чем обязан он здешнему дому, и потому охотно взяла я на себя обязанность объяснить вам неприличие ваших поступков. Мы, конечно, не обязаны требовать у вас отчета в вашей жизни и в том, как вы располагаете вашим каррьером, хотя искренно желаем вам добра, но вы позволяете себе слишком короткое обращение с моею племянницею Паулиною, и мы просим вас вспомнить, что таким обращением вы можете повредить нашим семейным распоряжениям. Вы должны были заметить, что она почти невеста (Прасковья Ивановна наименовала гусара), и мы просим вас оставить мою племянницу в покое…
– Разве Паулина говорила вам что-нибудь?
– А разве ей было что-нибудь вами сказано?
– А разве она согласна отдать руку свою этому жениху?
– А разве вы имеете право спрашивать о том?
– Почему ж нет, Прасковья Ивановна? Я люблю Паулину; мы воспитывались вместе, и почему не могу я также быть ее женихом?
Прасковья Ивановна поглядела на меня с изумленным видом, помолчала, и потом сказала:
– Мы надеемся, что вы скоро оставите Москву?
– Нет! я жду здесь приказаний моего начальства и проживу здесь еще месяц.
– В таком случае мы просим уволить нас от чести вашего посещения.
Я поклонился, не сказал ни слова и ушел.
III
Несчастлив ли я? Не знаю – кажется, несчастлив? Но отчего же горесть не терзает меня и сердце мое не разрывается грустью? Презрение и негодование заменили во мне любовь и печаль.
Они уехали в свою подмосковную деревню. Я не мог видеться с нею. Она не старалась, не хотела, стало быть, видеть меня – она не любила меня, или тут есть какая-нибудь тайна. Боже мой! или я ошибался в ее чувстве? Это было легкое впечатление, привычка детских лет…
Конец ознакомительного фрагмента.