Наверняка это Лэйси пригласила ее остаться. Его дочь с радостью тащила в дом любое заблудшее существо, тогда как Клэй едва замечал его присутствие. В январе, когда Клэй и Лэйси перебрались в домик смотрителя, Алек испытал не самые приятные чувства. Он не был у маяка уже добрый десяток лет и здорово нервничал, когда впервые ехал в гости на Реку Поцелуев. Жаль, что шторм не смыл тогда в океан весь мыс.

– Как долго вы намерены тут пробыть? – спросила у Джины Оливия.

– Точно не знаю, – ответила та. – Как минимум неделю.

– А вы в курсе, что в этот понедельник у Лэйси день рождения? – поинтересовалась Оливия. Алек знал, что это не просто намек для Джины, но и напоминание ему самому. Но Оливия могла не беспокоиться: лишь однажды он забыл про день рождения Лэйси и с тех пор уже не совершал этой ошибки.

– Этого я не знала, – промолвила Джина. – Спасибо, что сказали. – Она встала, а за ней поднялись и хозяева. – Еще раз спасибо вам за помощь, – обратилась Джина к Алеку, – тем более что вы, как я понимаю, не в восторге от моей затеи.

Алек, пожав плечами, распахнул входную дверь.

– Вы же знаете, что в Северной Каролине уже выставлены линзы Френеля? – спросил он.

– Все так, но это линзы с других маяков, – с улыбкой заметила Джина. Неожиданно она замолчала, вглядываясь в небольшое овальное окошко, расположенное слева от дверной ручки. В нем красовалось яркое витражное стекло.

– Наверняка это Лэйси постаралась, – промолвила Джина, осторожно касаясь изображения женщины, ведущей на поводке борзую.

– Ошибаетесь, – покачал головой Алек. – Когда-то давно его сделала моя первая жена.

Это овальное окошко было одним из десяти, которые украшали их с Анни жилье. Потом они с Оливией продали свои дома и купили себе один общий. Именно Оливия настояла на том, чтобы Алек взял с собой кое-что из работ Анни. «Не оставляй все другим, иначе потом пожалеешь», – сказала она. Алек позволил ей самой выбрать одно из десяти окошек. Со временем он понял, что Оливия была права: он и правда нуждался в этом маленьком напоминании о том хорошем, что было у него с Анни.

– Теперь понятно, откуда Лэйси унаследовала свой талант, – промолвила Джина. – Еще раз спасибо. – Она бросила взгляд на Оливию. – Была рада познакомиться с вами.

– Мы тоже очень рады этому знакомству, Джина, – откликнулась из-за спины Алека Оливия.

Закрыв за гостьей дверь, Алек подошел к Оливии, которая вновь уселась на диван, и нежно поцеловал ее. Он знал, впрочем, что романтическое настроение давно улетучилось. Бочелли больше не пел своих песен, а Оливия, уходя из спальни, почти наверняка задула свечи. Жена ответила на его поцелуй, но тут же отстранилась и внимательно взглянула на Алека.

– Ты ведь знаешь, что деньги на подъем линз есть, и немалые, – заметила она.

– Оливия… – Он покачал головой.

– Почему бы тебе не помочь ей? – спросила она. – Никто не знает историю этого маяка лучше, чем ты.

– Нет. – Алек выпрямился. – И давай не будем больше об этом.

Наклонившись, он коснулся губами лба Оливии, а затем поспешил на кухню. Джина вызвала в нем раздражение с первого взгляда: незваная гостья загубила ему весь вечер.

Суббота, 14 марта 1942 г.

Все утро мы с мамой пекли пироги, как обычно по выходным. Для середины марта стоит прохладная погода, и я рада, что в доме все время горит духовка. Как же мне надоело бегать в туалет по этому холоду! Не припомню еще такой длинной зимы. В первый же теплый день я скину ботинки и не надену их до следующей осени.

Хотя все утро я провела рядом с мамой, мы практически не разговаривали. Мне трудно с ней общаться. Такое чувство, будто между нами выросла стена. Мне хочется обнять ее, сказать, как сильно я ее люблю, но вместо этого с моих губ сыплются сплошные гадости. Раньше мы часто пели, когда готовили или убирались, а теперь такого и помыслить нельзя. И дело тут вовсе не в войне. Дело только во мне. Такое чувство, будто во мне сидит незримый страж, который в присутствии мамы не дает мне расслабиться ни на секунду. Не могу сказать ей ни одного ласкового слова – сама не знаю почему. Может, все дело в том, что мне уже почти пятнадцать. Я тут слышала, как мама жаловалась на меня своей подруге (она не знала, что я стою поблизости). А подруга ей заявила: «Мери, это переходный возраст. Поверь, ей просто нужно перерасти этот период». Терпеть не могу, когда меня сравнивают с другими подростками, но в чем-то, должно быть, она права. Хотя я и представить не могу, что когда-нибудь перерасту это состояние. Порой я скучаю по тем временам, когда мама с любовью обнимала меня, но теперь стоит ей прикоснуться ко мне, и я тут же сжимаюсь. Неудивительно, что она больше и не пытается. Но я ничего не могу с собой поделать. От мамы только и слышно: «Не делай того, не делай другого». Больше нам просто не о чем разговаривать.