– Верю и радуюсь! Ваш «Сон» – вещь далеко не обыкновенная, к тому же талантливая… Предсказываю вам, со временем вы будете большая знаменитость.

Он улыбнулся, но глаза его были серьезны, почти строги. У меня захватило дыхание.

– А мне чуть ли не запретили писать, – через минутное молчание пожаловалась я.

– Кто?

– Близкие… Tante Lise, моя воспитательница.

– Вы сирота?

– Да.

– И богатая сирота, потому что отказывались от гонорара, как мне передавал редактор, – и глаза его насмешливо сощурились.

– Ну, да, – пробормотала я, – мне казалось, что есть много людей… писателей… нуждающихся, бедных, которым нужны деньги, а я, вполне обеспеченная, слишком даже, отбиваю у них заработок.

– Вот вы какая добрая! – улыбнулся Водов. – У нас редко кто заботится о других. Потому-то и нет настоящего счастья на свете. Люди завидуя друг другу, теснят один другого, мешают жить друг другу. А между тем мир велик и места, и дела всем хватит. Если бы я писал так молодо, свежо и сильно, как вы написали ваш «Сон девушки», я был бы очень счастлив.

– Но вы так чудесно пишете сами! Вы написали такую чудную вещь! – искренне вырвалось у меня.

– Какую?

– «Ночь в лагунах».

– Э, полноте, это слабейшая… Я не профессиональный поэт, я романист. Ну, так, видите ли, я пишу много и пишу сильно и хорошо. Я это и сам чувствую, чувствуют и другие. А знаете ли почему? Я пишу тогда только, когда мне хочется, когда нахлынет волна вдохновенья и нет сил с нею справиться, когда душа ноет и томится от чего-то неясного и ожидая чего-то хорошего, светлого, крупного!

Он говорил горячо, взволнованно. Его глаза блестели ярче.

«Зачем он говорит мне все это, со второй встречи знакомства? И что может быть общего между мною и им?»

– Сергей Вадимович, – начала я нерешительно, – зачем вы мне это говорите?

Он посмотрел на меня недоумевающе, как бы проснувшись и увидя меня впервые.

– Зачем, – переспросил он как бы бессознательно и после минуты молчания добавил, – право, не знаю, но мне показалось, княжна, что вы лучше, нежели кто-либо другой, поймете меня, потому что вы такая светлая и чистая душа, такая чуткая и хорошая! Очень хорошая! – подтвердил он серьезно.

Мое сердце забилось радостно.

Ведь вот же нашелся человек, заметивший мою душу, несмотря на мое уродство! И я почти счастливая вернулась домой.

Тася, ты знакома с Водовым? – спросила как-то Лили, заехав ко мне перед уроком верховой езды, который она брала в манеже.

– Почем ты знаешь?

– Тебя видели разговаривающей с ним на набережной, не помню кто, кажется, Вива. Но не в этом дело… Видишь ли, Тася, maman устраивает музыкально-вокальный вечер на днях в пользу бедных. И ей хочется, чтобы на нем участвовал Водов, он очень хорошо читает стихи. Мама и я желали бы, чтобы он прочел что-нибудь… Это в пользу приютов. Мы не знакомы с ним; напиши ему ты от имени мамы.

– Но, Лили, – искренне возмутилась я, – ведь нельзя же его нанимать, как тапера!

– Вот глупости! Никто его и не собирается нанимать, дурочка, он должен быть очень счастлив, мы делаем ему честь, приглашая его на наш великосветский вечер. Наконец, ему заплатят за это!

– Но ты пойми, Лили, Водов ничего не возьмет, ему и предлагать нелепо…

– Да ты и не предлагай. Просто попроси его участвовать… Ведь это для бедных.

– Ну, и участвуй сама, – почему-то обиделась я, – а беспокоить знакомого мне человека, да еще с таким большим именем – не рискну. Попроси тетю написать ему. Мне неловко.

– Ну-ну, милая Тася, – залепетала она, обнимая меня и целуя нежно. – Пожалуйста! Сделай это для меня и для мамы. Очень, очень прошу тебя! – и она ласково трепала меня по щеке душистой ручкой и умильно, по-кошачьи, заглядывала мне в глаза.