– Может, как-нибудь потом, Санни.

Верд бросил на пол сумки и с готовностью раскрыл объятия.

– Вот и чудненько, а то я поставил греться вино, как только увидел тебя из окна.

Благочестивый служитель храма по-дружески облапил гостя и не иначе как при помощи колдунства достал из рукава аккуратненькую, но вместительную фляжку. Приложился, сыто крякнул и пустил по кругу.

– Тоже мне, слуга богов, – усмехнулся Верд, внося посильную лепту в уничтожение греховной жидкости.

Талла со всей внимательностью досматривала рясу служителя, выясняя, откуда возникла и куда исчезла фляжка, а главное, как под тканью уместилось блюдо с наскоро нарезанными бутербродами. Последнее делала, уже снимая пробу с яства, дабы удостовериться, что коварный служитель не обманул её зрение.

– Божественное чудо, не иначе, – пришла к выводу колдунья.

Храм оказался хоть и здоровенным, но на три четверти заброшенным. Санни заботливо вручил гостям веник, чтобы отряхнуться от снега, после чего ещё долго петлял тёмными коридорами, прежде чем вывести в просторную залу с приторным запахом благовоний.

Лица Троицы Богов на многочисленных гобеленах, закрывающих трещины в каменной кладке, выражали тщательно скрытое раздражение и чётко отмеренную безмятежность. Ключ, Нож и Котёл в алтаре, которым полагалось бы сиять золотом, мерцали тускло, едва ловя отражение свечей.

– Пустовато у тебя, – отметил Верд. – Где же толпы страждущих благодати?

Санни торопливо что-то прожевал, походя поправил покосившуюся свечку, грозящуюся подпалить тканую длань богини, и махнул рукавом:

– По домам сидят, жалуются на раннюю зиму. Как Плессий пропал, вовсе ходить забросили. А вот молились бы летом усерднее, жертвовали бы монетку-другую на храм…

– Тогда что? Погреба стали бы полнее у них?

– Этого я знать не могу, – с достоинством ответил толстячок. – Зато скромный служитель не задавался бы вопросом, как пережить ближайшие полгода.

– Талла, прекрати расковыривать алтарь! – одёрнул колдунью Верд.

Но дурная, ничуть не смутившись, сунула ему под нос кривую куколку, слепленную из накапавшего на подсвечники воска:

– Глянь, это ты!

Изображение охотнику не польстило, и он в сотый раз напомнил себе, что за придушенную (даже немножечко!) колдунью платят меньше, чем за полноценную.

– А у девушки определённо есть талант, – оценил работу Санни и, гнусно захихикав, откинул ткань с посечённым молью изображением Котла. Изображение оказалось символичным: за Котлом обнаружилась дверца в жилую часть храма и кухню. – Проходите, гости дорогие!

– Иди-иди, – поторопил спутницу Верд. – Здесь тебя линчевать некому. Санни – мой старый добрый недруг.

Служитель сложил ладошки у груди, попытавшись скопировать позу и укоризненный взор Бога с Ножом:

– Я лишь не оставляю надежд наставить заблудшую душу на путь истины и увести подальше от греховной доли.

– Попутно помогая мне разделять тяготы греховного существования, – охотно поддакнул Верд, по-хозяйски заглядывая в котелок. – Вино согрелось.

– Душа сильна, но тело слабо, – тоненько пропел Санни, подставляя кружку.

Талла устроилась на краю широкой скамьи, некогда вмещавшей целый десяток братских, закалённых молитвами задов, и, скинув валенки, с огромным удовольствием прислонила ступни к печке.

– Моё тело тоже слабо, и мне налейте, – попросила она.

Верд приподнял бровь, но справедливо рассудил, что девица выросла в деревне, а стало быть, чего-чего, а пить умеет. Зря, как выяснилось позже.

Наметав на стол скудную, по меркам среднестатистических храмовников, трапезу (пара колец копчёной колбасы, кадушка квашеной капусты, запечённая репа и остатки холодной жирной каши), Санни опустил пышный зад напротив Таллы и поинтересовался, глядя на неё, а не на Верда: