Стайки учеников всех возрастов медленно стекались к огромному квадрату школы – панельному четырехэтажному зданию, залитому успокоительно-нежным светом. Интереснее всех смотрелись первоклашки: самые нарядные, с крупными белыми бантами и в беленьких гольфиках – девочки, в отглаженных брючках – мальчишки, и все – с разноцветными шарами в ручонках и обязательно с охапкой цветов. Они пугливо и любопытством озирались по сторонам, ранцы на их спинах казались громоздкими, и и новоявленные ученики держали их неуклюже, но с ревностной опекой.

Приходить в школу рано Лешка отвык – в девятом все-таки несолидно, но в этот день он решил не опаздывать и появился пораньше, чтобы найти новый класс и обязательно посмотреть на будущих одноклассников. После восьмилетки он поступал в техникум, но на экзаменах провалился. Возвращаться в родную школу не хотелось (он холодел при одной только мысли, что опять начнутся заслуженные и предвзятые придирки учителей, которым Куницын надоел основательно), а в другую – его не брали (не мудрено, с такой-то характеристикой). И тогда он, ни на что не надеясь и в конец отчаявшись, заглянул сюда, в школу соседнего района, где, как ни странно, ему повезло. То ли Алексею поверили, в самом деле, то ли директор попался душевный, но его приняли. Как он радовался! Значит, не потерянный человек, не «трудный», как написали в характеристике, значит, годен на что-то и кому-то нужен. И тогда же, в августе, Алексей подумал о том, что надо раз и навсегда покончить с прежней унылой жизнью забияки и разгильдяя, взяться за учебу, а вредные привычки искоренить.

Расстегнув узкий ворот рубашки, он стоял один недалеко от парадного входа, украшенного цветами и транспарантами, а вокруг творилось что-то непонятное, цветное, пестрое, все бурлило, смеялось, торопилось выговориться. И вот совсем рядом раздался громкий мужской голос: «Девятый «А», все ко мне!» Минутное беспорядочное движение – когда классы благодаря усилиям учителей построились на торжественную линейку; напутствующая речь седого энергичного директора – когда мало кто слушал, а больше вертели головами по сторонам, вглядываясь в полузабытые за каникулы и еще не надоевшие лица; восторженные возгласы: «Братва, мы же на год старше!» После всего этого на душе Алексея было томительно-неспокойно.

Он стоял в первой шеренге с приподнятой головой и, желая всех рассмотреть, постоянно косился назад и натыкался на встречные, прощупывающие взгляды. В целом класс ему нравился: и симпатичные девочки, и бойкие мальчики – на вид не маменькины сынки. С такими будет весело учиться, думал Куницын. А главное, и это он тоже отметил в свою пользу, поскольку помнил, как в старой школе испытывал вместе с ребятами возможности новеньких в жесткой драке, – почти не было мальчишек выше и крупнее него. Интересно, а как будет сейчас?

И он представил, как на перемене в конце притемненного коридора его молча обступят, и щупленький малый, подкравшись сзади, ущипнет, слащаво улыбаясь. Леха, развернувшись, заедет тому оплеуху и отчаянно будет отбиваться от наседающей компании, пока не охладит их пыл. Потом, вероятно, без труда справится с ними. Быть может, кому-то даже расквасит нос. После чего опять возникнут горькие осложнения, посыплется неприятность за неприятностью. Снова полетят в его адрес жгучие упреки, робкие осуждения девочек, презрение покоренных мальчишек. И конечно, вызовут в учительскую, где будут стучать кулаком по столу, предупреждать, читать морали, воспитывать. И фамилия Куницын будет склоняться на всех родительских собраниях, и он с болью будет клясть себя за то, что не сдержался.