У Лудольфа Игнатий научился созерцанию евангельских тайн, столь характерной черте Упражнений: в Прологе Картузианца рассказано все самое главное о методе созерцания с участием воображения и чувств, который изложен в «размышлениях» Псевдо-Бонавентуры и приложен св. Игнатием ко второй неделе Упражнений[275]. Тайны здесь словно бы разворачиваются на глазах созерцающего; созерцающий пытается представлять себе места, где они происходят, детали действий и слов Христа, Его личность, Его черты, Его жесты, и самого себя на этом месте, беседующим со Спасителем и служащим Ему, восполняя воображением и сердцем то, о чем молчит Евангелие. Хотя Лудольф не сохраняет в оставшейся части книги восхитительную простоту размышлений Псевдо-Бонавентуры, он, между тем, говорит о них достаточно, чтобы задать направление человеку с таким воображением, как у св. Игнатия, привыкшему подолгу рисовать себе сцены, переживаемые в воображении. Именно это важно: детальные сходства выражений Упражнений и Лудольфа являются относительно второстепенным обстоятельством. Можно считать, вместе с о. Кодиной[276], что, когда святой в Манресе начал писать первые страницы своих Упражнений, у него не было перед глазами текста Лудольфа, и тем самым в Упражнениях нет литературной зависимости от этого текста в собственном смысле слова, но скорее отголоски отрывков, которые он прочел, обдумал и долго вкушал в Лойоле. И все же нельзя было бы исключить, что он пользовался заметками, сделанными во время чтения в Каса-Торре и заботливо хранимыми им после: эти заметки вполне могли содержать не один из тех пунктов, которые составят позже серию Тайн жизни Христа в Упражнениях[277].
Третьим источником, оказавшим на Игнатия влияние, и во многих отношениях наиболее глубокое, был «Жерсонсито», как называли тогда «Подражание», приписывавшееся канцлеру Жерсону. «В Манресе, – расскажет сам Игнатий Гонсалвишу да Камаре, – он увидел сначала маленького Жерсона и с тех пор никогда не желал читать иных книг о благочестии; его же он рекомендовал всем, с кем имел дело; он по порядку читал оттуда каждый день по главе; после ужина и в другие моменты он открывал эту книгу наугад и всегда попадал на то, что было в этот миг у него на сердце и в чем он как раз нуждался»[278]. Позже тот же Гонсалвиш, заметив, что вся жизнь Игнатия – только воплощение принципов, изложенных в Упражнениях и Конституциях, добавляет: «И то же можно сказать о Жерсоне («Подражании»): кажется, что общаться с отцом все равно, что читать Жерсона в действии. Мне надо записать те многочисленные детали, из которых можно сделать этот общий вывод»[279]. Манар же сохранил для нас сравнение, в котором мы узнаём прежнего охотника, имевшего обыкновение называть «Подражание» «молодой куропаткой среди духовных книг»[280].
Было составлено ценное «Согласование» между Упражнениями и «Подражанием»[281]; сама возможность осуществить такую работу обнаруживает близкое родство этих двух текстов – родство текстов, которое доказывает, по меньшей мере, удивительное сходство этих двух духовностей. Но, ничуть не умаляя глубокой оригинальности, которой Игнатий обязан внутренним постижениям (lumieres), обретенным непосредственно от Бога, невозможно сомневаться в значительном влиянии, оказанном на него «Подражанием», наиболее важном из людских влияний, сказавшихся на формировании его духовности. В сущности, несомненно, как мы только что увидели, святой сделал «Подражание» своим привычным чтением со времен Манресы, когда он, по его собственному мнению, был еще совершенно несведущ в вещах духовных, и до конца жизни это чтение было его любимой, если не единственной, духовной пищей. Не менее точно и то, что, со своими оригинальными чертами, его духовность всецело и органично вписывается в духовную традицию, переданную Средневековьем Новому времени, и что эта игнатианская духовность во многих отношениях состоит в близком родстве с францисканским течением, внесшим значительный вклад в