– Надень его.

Оборачиваюсь. Роберт растягивает рот в слабой улыбке, но я слишком озадачена, чтобы ответить тем же. Он оставляет на кровати хлопковое платье Джейн. Отстранен, напуган, точно кормит дикого зверя.

– Давно не виделись, – говорит он, присаживаясь на край, отчего матрас под ним жалобно скрипит.

Кидаю кольцо в ящик и с силой закрываю его.

– И не общались – ты не подходишь к телефону.

– Думал, тебе так будет проще.

– Проще?

– Оставить нас.

– Я не она, – отвечаю я, и тут же жалею об этом. Это ранит его даже больше, чем меня.

– Прости, – шепчу я, устроившись на другом краю.

– Ты надолго?

– Переночую и поеду. Не хочу, чтобы Молли обижалась.

– Она в любом случае обидится.

– Знаю.

– Ты дорога ей.

– Знаю.

– Она думает, что, если будет хорошо себя вести, ты останешься…

– Папа! – вырывается у меня в попытке остановить его.

– Столько лет прошло, а мне до сих пор приятно это слышать, – признается он после долгой тишины. – Я знал… знал, что ты не моя. Луиза все рассказала, когда была беременна.

– Пожалуйста, – молю я. Его слова режут меня изнутри. Он не был нежен со мной, однако воспитывал и растил меня почти девятнадцать лет, дал мне свою фамилию, зная, что я рождена от другого. Именно он видел мои первые шаги и слезы, работал, чтобы я получила образование. Это был не Патрик, а он – он мой отец.

– Но это было не важно, потому что я любил ее. И тебя люблю, хотя не умею это показывать.

– Ты делал все, что мог, чтобы это показать.

– Я знаю, что это Патрик. – Он переводит на меня мутно-голубые глаза – помню, когда-то они сияли. – И ты, очевидно, тоже, раз приехала.

– Да, уже давно.

– Насколько давно?

– Узнала в тот год, когда жила в Корке.

Он почему-то кивает, закусывая губу.

– Думал, пойду на его похороны, увижу гроб, осозна́ю, что он мертв, и мне полегчает, но легче не стало.

Прежде чем уйти, он неловко треплет меня по плечу – самая большая нежность с его стороны.

– Флоренс, я искренне соболезную твоей утрате.

Переодевшись в платье Джейн – посеревшее, но удобное, – залезаю под одеяло, не причесавшись и не почистив зубы. Ночь опускается на город, тянет ко мне лунные когти, бурей поднимая прошлое, что при свете дня я способна удерживать внутри, но не с приходом темноты – ночью силы покидают, и все, что я подавляю, вылезает наружу. Я лежу, как рыба, выброшенная на берег, не способна ни вздохнуть, ни прыгнуть в воду.

Натягиваю одеяло до самого подбородка. Лежу, уставившись в потолок, испещренный мелкими трещинками. Я часто рассматривала их, когда не могла уснуть, и представляла их картой, которая приведет меня в жизнь, где я и все те, кого я люблю, будут счастливы. Зажмуриваюсь и, притаившись в страхе спугнуть желаемое, жду, что в окно прилетит камешек и внизу будет ждать радостный и раскрасневшийся Сид Арго. Он залезет через окно, ляжет рядом, а утром оставит записку, которая заставит улыбаться весь день. Сжимаю руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Как бы я хотела просто… не думать. Сдаться.

Вдруг дверь со скрипом приоткрывается. Я приподнимаюсь на локтях и всматриваюсь в темноту: сначала в комнату пробирается Август, а после – Молли.

– Можно лечь с тобой?

Я подвигаюсь и похлопываю по нагретому месту рядом с собой. Мы ложимся лицом к лицу, заглядывая друг другу в глаза – от нее пахнет детской пастой с клубникой. Это все еще моя Молли. Пусть и другая, но моя. Она всегда будет моей.

– Ты грустишь, – шепчет она непривычно взросло.

– Грущу.

– Из-за меня?

– Нет, Пупс, – я улыбаюсь, заправляя прядь ей за ухо, – благодаря тебе я радуюсь.

– Из-за Сида?

Я сглатываю слезы, подступающие к горлу.