Она смотрела в лицо незнакомке. Густая косметика вокруг глаз – линии которой тянулись далеко назад, достигая края парика, – скрывала лицо почти как маска. Ее смугловатая кожа, сам парик – она могла сойти с какой-нибудь расписанной стены гробницы в Фивах или Мемфисе!

– Ашаки! – она не сознавала, что произнесла это имя вслух, пока сама себя не услышала.

Трудно было отвернуться от незнакомки на зеркальной поверхности. Она.., она не была Ашаки. Внезапно ее руки начали дрожать. Она чуть было не выпустила жезл, который выпал бы, если не быстрое предостерегающее восклицание, заставившее ее отвести взгляд от этого обманчивого изображения.

Одна из храмовых женщин подошла к ней, держа в руках продолговатый ларец, покрытый золотом; рельефным рисунком на нем выделялись те же самые медальоны, охраняющие дух, которые ей уже встречались на другом ларце – где, как давно это было? Жрица прижала пальцы к двум точкам на его поверхности, чтобы открыть крышку. Внутри мягкая обивка имела углубление, длинное и узкое, несомненно предназначенное для жезла. Талахасси с облегчением положила его внутрь и увидела, как ларец закрыли и положили на кровать.

Затем Джейта подняла руки к затылку и нажала на него так же, как делала с ларцом для жезла. Мгновением позже маска распалась на две половины, которые приняла одна из женщин.

Талахасси обнаружила, что смотрит в лицо женщины, которая не отличается красотой. У нее был крючковатый нос, как клюв ястреба, подбородок заострялся, и казалось (когда она поворачивалась в профиль), что он изгибается навстречу этому самому клюву. Коротко остриженные волосы на голове серебрились, и она не использовала косметику, чтобы подвести глаза или подкрасить полные губы. Лицо это было лицом человека, приказам которого повинуются, и немедля. И все же сила в нем, подумала Талахасси, не сочетается с каким-либо проявлением жестокости. Она даже выстроила, в своем собственном разуме, идею олицетворенной справедливости, которая лучше всего подходила Джейте.

Теперь жрица изучала Талахасси внимательно, последовательно, как художник мог бы подробно рассматривать какое-нибудь произведение своих рук, беспощадно отыскивая самую незначительную погрешность. Другие женщины отступили к двери, подняли руки в салюте и ушли. Талахасси сделала глубокий вдох и позволила себе сесть в одно из кресел.

Джейта продолжала стоять до тех пор, пока Талахасси, догадавшись о причине, не подала знак рукой своей компаньонке, указав на другое кресло. Хотя эта комната была гораздо прохладнее, чем в разрушенном храме, она хотела бы сбросить парик, избавиться от песка, налипшего на ее окрашенную кожу. Но более всего она нуждалась в информации.

Дверь приоткрылась, и Идия почти украдкой вновь проскользнула внутрь. В руках она держала прикрытую корзину, которую передала Джейте. То, что жрица вынула оттуда, оказалось ящичком, из которого свисали два шнура. Идия торопливо пододвинула один из столиков ближе, и Джейта поместила на него ящичек. Она подняла один из шнуров и вставила его твердый наконечник себе в ухо, дав Талахасси знак сделать то же самое с другим.

Девушка почти резко втолкнула свободный конец в ухо и сразу же ощутила результат. Телепатия? Нет, потому что этот обмен, очевидно, происходил благодаря ящичку. Но она на самом деле приняла сообщение – не из губ в уши, но из сознания в сознание:

– Не бойся, леди.

Талахасси, уже поднявшая руку, чтобы выдернуть шнур, все же овладела своими нервами. Это было то, чего она желала больше всего: средство общения, выяснение ситуации.

– Кто вы? Где я? Как я попала сюда? – задавала она вопросы быстрым шепотом.