– Коридор! – в очередной раз донеслось из варочной.

Побросав тряпку и полотер, я поспешил в самую теплую и светлую комнату на территории всей части. Около входа за разделочным столом стоял Пешков. Не обратив на меня никакого внимания, он продолжил ножом разделывать сваренное мясо. Вырезанные куски сала он откладывал в сторону, мясо же, нисколько не церемонясь, рукой направлял себе в рот.

Помогая Мальгину перетаскивать очередную кастрюлю с одной плиты на другую, я продолжал украдкой посматривать на начальника столовой. Пешков все также невозмутимо поедал солдатское мясо. Положив, очередной кусок себе в рот, Пешков обернулся в сторону поваров:

– Ну что, Сокол, я жду тебя у себя к одиннадцати. Две порции, смотри не опаздывай. А это вот – прапорщик ножом ткнул куски сала. – на обед.

Старший прапорщик удалился к себе в комнату.

– Чтобы ты сдох, ублюдок! – выругался про себя повар. – А вы что встали?! – заорал на нас Соколов. – Работы что ли нет?

Я вернулся к своему полотеру. Полы в армии моются не так как на гражданке. Берется обычное ведро и стругается в него очень мелко половинка хозяйственного мыла, заливается все это чуть-чуть водой на самом донышке, после чего начинают переливать эту смесь из одного ведра в другое. Получается пена, целое ведро пены. Этой пеной обильно поливаются полы, и солдат начинает усиленно натирать плитку полотером, потом проходит полы еще раз тряпкой, смывая остатки пены. Так отмываются черточки от армейских сапог, коих за день в столовой после целого табуна кирзачей остается очень много. В бесконечном натирании полов и смывании тряпочкой пены проходит весь наряд. На целые сутки солдату выдается только половинка мыла, которой не хватает на эти сотни квадратных метров полов. Пользоваться шваброй негласно запрещено, да и полотером не все черточки отмываются, поэтому большую часть времени солдат моет полы тряпкой, стоя на четвереньках.

Вымытые полы, покрытые глянцем от мыльной воды, и тщательно натертые полотером, блестели как купала Савинно – Сторожевского монастыря. Уставший, но довольный собой, я поспешил помочь Мальгину перенести большую кастрюлю чая на второй этаж. Приближался обед, в раздаточной суетился Андрей Жидких, а его брат мыл полы в зале.

Поставив чай на стол в раздаточной, Мальгин вышел в зал и обратился к Виталию:

– Виталик, я что-то не понял, ты что «зал»? Разве ты не с братом на мойке?

– Да, я с братом, просто помогаю Мавлею.

В темном дальнем углу зала спиной к нам сидел рядовой Богаев. Услышав, что говорят про него, ингуш наклонил ниже голову, и сделал вид, что он ничего не слышит.

– Ничего не понимаю. А… – не находя слов, Мальгин указал рукой на Мавлея.

– Ну, видишь ли – Виталий стал говорить шепотом – он мусульманин, им Коран запрещает брать в руки тряпку, не мужское это дело.

– И что? – разозлился Мальгин. – А сало кушать Коран не запрещает?

– Ладно, не кипятись, Витек! – попытался успокоить Мальгина старший Жидких – Не кипятись! Я уберу за него, ничего со мной не случится.

– Коридор! Варочный! – донеслось с первого этажа.

– Пошли, Вить, нас зовут! – позвал я Мальгина.

Витя недовольно вздохнул и пошел со мной по лестнице вниз. Видеть его расстроенным или злым было большой редкостью. Неунывающий Мальгин всегда излучал оптимизм и жизнерадостное восприятие жизни. Он был одного возраста со мной, попал в армию после сельскохозяйственного института, не косил и не бегал от службы, он просто хотел служить в армии, потому что считал, что через это должен пройти любой уважающий себя мужчина. До службы он усиленно занимался гиревым спортом, о чем красноречиво говорили его бицепсы и фигура.