– Bonjoir, Paul, – сказала Маша и, подойдя, привычно поцеловала мужа.

– Разве еще день? – растерянно спросил князь Верейский, оглядываясь на потемневшее окно. – Что там в Покровском, как Кирила Петрович?

– Папенька все также, в именье спокойно.

– Слава Богу.

– А все ли хорошо? Тебя что-то встревожило в письме?

– Нет, Мари, – Верейский, усмехнувшись, отложил лист, исписанный на английском. – Сущая ерунда. Однако я утомился. Не прикажешь ли подать чаю в малой гостиной?

– Oui, mon cher.

Маша распорядилась Дуняше на счет чая, сама же отправилась к себе умыться и переодеться.

Скоро проснулся и Саша, и чай сели пить втроем, в малой угловой гостиной с высокими стеклянными дверьми в сад. Стены здесь были обиты темными обоями с вьющимися зелеными зарослями и спрятавшимися в них райскими птичками. Вдоль стен стояли кресла, маленькие столики с часами и статуэтками, расписной клавесин, а в центре – круглый столик, маленький, как раз для семейного чаепития.

Поначалу за стеклянными дверьми простиралась крайне живописная и величественная картина – широкая аллея сада полого спускалась меж деревьев к реке. За рекой простирались спелые, полные еще колосьев поля. И надо всем этим нависало свинцово темное небо и дул сильный ветер, мнущий все, что попадалось ему на пути.

Едва же английские часы – большие и малые, по обе стороны гостиной – пробили четыре часа пополудни, дневные сумерки озарились вспышками молний и издали по всей округе прокатился гром. Звякнули стекла дверей и окон.

Маша ахнула, едва сдержав короткий вскрик. Верейский улыбнулся испугу жены. Саша жадно всматривался в клубящуюся за окнами тьму.

Наконец, хлынул ливень, жадный, яростный, который бывает лишь раз за лето, а то и за год, и который заставляет человека трепетать перед стихией. Не прекращалась и гроза, раскаты ее доносились теперь через толщу хлещущей с неба воды.

– Давайте уйдем в другие комнаты? – попросила Маша. – Мне неспокойно здесь.

Саша, насторожившись, с надеждою поглядел на своего пожилого шурина. Но Верейский, как и юноша, был заворожен игрой стихий.

– Не тревожься, Мари. Эти двери вполне способны выдержать грозу. В конце концов, развлечемся хотя бы немного. Помнится, меня с одним моим хорошим знакомым гроза застала прямо на озере…

И Верейский принялся как ни в чем не бывало рассказывать, как в лучшие времена, когда его еще не терзала подагра, на одном большом европейском озере он и его товарищ шли под парусом, затем оказались игрушкой яростных волн и только молились о том, чтобы их не разбило о берег.

Сашенька с упоением слушал.

Тихо горели свечи, лишь время от времени их пламя вздрагивало на сквозняке. Исправно отмеряли свой шаг часы.

Хмурые грозовые сумерки скрыли наступление настоящих. Гром время от времени еще раздавался вдали, но яростная гроза уже сменилась прямым ливнем.

Из дома, кажется, уже никто за этот вечер так и не вышел. Ко сну готовиться стали рано.

Дуняша помогла хозяйке переодеться, после чего была отпущена.

Немного поболтала она с бабами на кухне, выпила с ними полчарки наливочки. От ухаживаний дворового Мишки со смехом отмахалась и ушла к себе в комнатку. У нее имелась хоть малая, под самой крышей, но своя.

Там Дуняша запалила свечку, села за столик в углу и стала перебирать старые стеклянные красные бусы. Над столом висел на стене Дуняшин любимый лубок – Яга, едущая бить крокодила.

Так, поглядывая на Ягу и слушая гул дождя за окошком, Дуняша перебрала бусы, перемежив старые бусины новыми, купленными на Вербной ярмарке в уезде минувшей весной. Окончив дело, она решила, что уже достаточно поздно и пора ложиться. Едва она задула свечу, вновь раздался раскат грома, и молния прорезала небо – не вдали, а совсем рядом, над ближней рекой…