Шёл пешком долго – нога с непривычки отекала и болела. Но это хорошо: бывает в жизни так, что чем хуже, тем лучше. Он доплёлся до храма, сел на лавку, отдышался, потом поднялся по ступенькам. Службы в понедельник вечером не полагалось, поэтому людей набралось немного, стояла тишина. Внутри у Витьки затрепетало болезненно и хрупко:

– Боже, как хорошо!

Денег на свечи – обычная история – не нашлось просто подошёл к иконе Спасителя и с неожиданной для себя теплотой прошептал, глядя тому в глаза:

– Не оставь, Господи, рабу твою Екатерину, пусть будет у неё всё хорошо, пусть останется сердце добрым, пусть любят её родные и близкие всю жизнь. Пошли ей жениха… трезвого, верующего, любящего, чтобы жили душа в душу да деток родили, – и сглотнул скопившуюся горечь.

Вышел отец Виктор, а за ним хор. Начался акафист. Не сразу, но до мужчины дошло, что восхваляют икону Божьей Матери «Неупиваемая чаша» – его лоб покрылся испариной, сам стоял в испуге, боль в ноге замерла в ожидании. Батюшка стал помазывать маслицем от иконы, Витьке шепнул: «Останься». И он остался.

– Что с тобой произошло? – спросил после, показав на руку в гипсе.

Витька честно всё рассказал: пил так, что полз домой, его сбила машина, выжил, но лежал в больнице с переломами, сегодня выписали.

– Деньги есть?

– Н-нет, но обещают взять на работу, завтра пойду устраиваться.

Отец Виктор тут же вытащил несколько купюр и, не глядя, сунул их Витьке.

– Тебе жить на что-то надо до получки. Если сможешь, приходи потрудиться по силам – вижу, что ещё не здоров, но и для такого работёнка отыщется. Выглядишь пока неплохо – трезвость тебе к лицу. Да сходи, поройся в пожертвованиях – там и обувка имеется – может, что подойдёт.

Обратно Витька еле тащился. Ему казалось, будто ноги налились чугуном. Уж лучше бы батька опять его отправил к матушке Варваре – домой идти не хотелось, там можно жить только пьяному. Тут в голову к нему поползли дурные мысли: «А что? Деньги в кармане, от дома в двухстах метрах магазинчик, с торца, ступеньки вниз. Я – его завсегдатай, после работы регулярно посещал: бутылка водки, хлеб, селёдка – всё как в песне! Кроме того, что селёдку не люблю, раньше брал вместо нее „Краковскую“ колбасу или кильку в томатном соусе. А ещё огурчики солёные – красота! Аж под ложечкой засосало! Катины-то пирожки давно улетучились! Решено! Возьму один бутыль, а завтра буду свеженький, не впервой. Не получится завтра, так послезавтра – не должен же сразу в запой уйти… А если и уйду, то кому какое дело? Обещание я своё сдержал – помолился. У отца Виктора потом отработаю. Ну, если не выйдет, затянет в очередной запой, так того и заслуживаю. Мерзости какие творил? Как вспомню кухню в коммуналке, пьяные рожи вокруг и себя с Кралечкой… С алкашно-развратной подноготной в Царство Небесное не попрёшь!».

Витька вздохнул, словно очнулся от тяжких дум. Он уже стоял дома, в своей комнате. Ноги пронесли мимо магазина. Возвращаться – невозможно, от нагрузки организм выл, нога посинела; Витька свалился на кровать и, не раздеваясь, забылся тревожным сном, изредка перемежающимся сладко-щемящими минутами, ни к чему определённому не относящимися.

Катя тоже пошла вечером в свой любимый Владимирский храм. Обычно она не спеша перед началом службы ставила свечи, оставляла записки и за кого-нибудь горячо молилась у родной Владимирской иконы Божьей Матери. Потом вся служба проходила на фоне этой молитвы – становилось тепло-тепло. Катя очень дорожила подобными минутами, даже потихоньку плакала в уголке. Ей казалось, что она не заслуживает хорошей жизни, потому что горя она не хлебнула в жизни и была окружена заботой и любовью. Когда её молитвы исполнялись, она радовалась, как маленький ребёнок. Сегодня она просила за Максима, чтобы он перестал блудить, за отщепенца Андрея, за здоровье Виолетты, за стареньких бабушек и дедушек, за папу, которого мучила язва, за вразумление Маши, за безопасную службу братьев, за маму, у которой не хватает на всех силы и времени. Вот и сейчас Катя написала пять записок о здравии – с самого первого дня аварии к длинному списку стала добавлять Виктора, за него также подала сорокоусты везде, где случалось. Потом пошла ставить свечи. У любимой иконы остановилась с самой большой свечой и сразу горячо зашептала: