«Я твой друг», – говорил ей Эндрю.

Но мужья не считаются.

Он тоже не обзавелся здесь друзьями, но у него, по крайней мере, были сослуживцы и забавные истории о работе.

Чаще всего Элизабет брала Гила на прогулку после обеда и проходила мимо детской площадки, где мамы стояли кучкой, сплетничали, смеялись.

«Боже, ну ты же не новенькая в средней школе, – упрекала она себя. – Подойди и поздоровайся».

Они были взрослыми женщинами. Они должны быть милы, по крайней мере в лицо. Но подойти Элизабет так и не решилась. Ее останавливала странная помесь неловкости и усталости. И страх, что их компания все равно ей не понравится.

Несмотря на то, что она уже отговорила себя от желания познакомиться с женщинами на площадке, втайне Элизабет продолжала надеяться, что те заметят ее и помашут рукой, но они этого не сделали.

Младенец насытился и закрыл глаза, его голову тянуло вниз, как якорь на дно. Элизабет отнесла сына наверх и мягко, осторожно уложила в кроватку, как будто он был бомбой, которая грозила взорваться при неправильном обращении.

Те несколько часов, что оставались до его следующего пробуждения, она лежала в постели и не могла заснуть. Хотя понимала, что должна постараться, что новый день обещает быть суматошным. Интервью с потенциальной няней, письма, на которые нужно ответить, просто время с младенцем, которое заполнится непонятно чем. Но она все пялилась в телефон, не желая пропустить, как бруклинские мамочки разбирали эмоциональную измену блондинки.

Вайолет, ее терапевт, сказала бы, что Элизабет пытается отвлечься – от секрета, который она хранила от мужа, от проблем свекра, от отношений с собственными родителями, которые всегда были напряженными, но в последнее время стали совсем болезненными.

Элизабет обратилась к Вайолет без всякого намерения возвращаться потом неделя за неделей. Она всего лишь хотела, чтобы кто-то сказал ей, что у нее клиническая депрессия, или тревожность, или что причиной ее бегающих по кругу мыслей был дефицит белка. Ей хотелось получить четкий диагноз и простое лечение, что-то, что она могла купить в аптеке или магазине здорового питания и немедленно почувствовать себя лучше.

– Терапия так не работает, – предупредила Номи.

– Послеродовая депрессия реальна, – сказала Вайолет.

– Я знаю, что реальна, но дело не в ней, – возразила Элизабет, – я всегда была такой.

Сейчас она обратилась за помощью только из-за Гила. Почувствовала необходимость подлатать себя прежде, чем сын узнает обо всех ее поломках.

Вайолет сказала, надо помнить, мысли – это пар. И посоветовала прочесть Экхарта Толле.

Когда Элизабет гуглила информацию о Вайолет, то наткнулась на эссе, которое терапевт написала несколькими годами ранее для антологии о матерях и дочерях, так что ей было известно, что у Вайолет нет детей и ее мать умерла, а любимый старик отец страдал Альцгеймером.

Иногда на приеме, когда Элизабет жаловалась на свою семью, она спрашивала себя, не подавляет ли Вайолет желание закричать: «Моя идеальная мать мертва, мой отец не знает, кто я такая, а твои никчемные родители все живут и живут. Разве это честно?»

Вайолет много зевала, и это ранило Элизабет.

Открылись глаза. Она проснулась. Только так Элизабет могла быть уверена, что поспала. Десять минут? Час? Разобраться невозможно.

Было пять часов утра. Малыш проснется с минуты на минуту. Она подумала о том, как долго их тела еще будут синхронизироваться друг с другом так, что она всегда сможет предугадать, что ребенок будет делать.

Элизабет проверила страничку «Бруклинских мамочек», пока лежала в ожидании.