Наступило полное осуществление блядских мечт, апофеоз местечкового шика: «хрусты летели и летели», страну выносило в трубу с потрохами. Пьяные бляди сидели «на набережной» и швыряли в воду золотые слитки, наслаждаясь бултыхом.

В этом смысле нет никакой, решительно никакой разницы между очередным «перенацеливанием ракет» или «сдачей рубежей» – и, скажем, ельцинским пьяным рыганием в телекамеры, его похабным «Шта-а?» или струёй старческой мочи, орошающей колесо самолёта. Всё это был блядский кутёж и кураж, обязательно с «выходками» и танцами на столах.

Впрочем, что немногие несданные позиции России, – причём в вопросах, в которых сдача, казалось бы, подразумевалась по дефиниции – остались, похоже, благодаря всё тем же качествам. Например, Ельцин так и не отдал японцам Курилы. Причин на это никаких не было – но была пьяная злость и пьяное упрямство. «Шта-а? Чё это они хотят? Да они кто? Да они американцы, чё ли, шоб мне указивки слать? А вот не буду. Пущай мне Клинтон скажет, тады бум разговаривать. А так – пшли на хр».

Ясен пень, оно не отменяло дикого страха «реформаторов» перед возможным – в те годы ещё возможным – возмездием, «за пицунду и на кукан». Но это только придавало прыти: необходмо было полностью, до конца уничтожить мощь и величие страны, как можно скорее выморить или вытолкать толковых людей, как можно скорее сделать из «Верхней Вольты с ракетами» просто Верхнюю Вольту.

Поставленной цели они достигли.

Войну в центре Москвы, ведущуюся органом исполнительной власти против органа законодательной власти, я комментировать не буду – не из сентиментальных каких-нибудь соображений, а потому, что это не даёт «прибавления смысла» к уже сказанному. Точно так же не имеет смысла комментировать «конституцию», «приватизацию», «залоговые аукционы», «веерные отключения» и прочую бесовщину.

Сказать, что национальная политика ельцинских лет была антирусской, значит не сказать ничего, начнёшь описывать детальки и подробности геноцида русского населения Эрефии – получится очень толстая и очень чёрная книга, за каждую страничку которой всех причастных к этим делам следовало бы как минимум повесить. Абсолютно вся политика эрефского правительства может быть аналитически выведена следующим образом. Берётся какое-то предложение. Сначала смотрится главное – не станет ли от его принятия русским лучше? Если да, оно отвергается сразу и навсегда. Если нет – оно рассматривается: тут уже вступают в силу конкретные интересы. Но в случае плюса по первому пункту «даже и речи идти не может» о его принятии.

Поговорим лучше о чём-нибудь более возвышенном, духовном. Хорошая теория стоит иной практики. Булгаковский Воланд в Москве вот не очень интересовался текущей политикой соввласти. У него был другой хороший вопрос: «Изменились ли люди внутренне?»

Крайности, как известно, смыкаются – хотя лучше бы нам при той смычке не присутствовать. В частности, полное и абсолютное блядство смыкается с невинностью. Настоящая, неподдельная невинность – невинность ребёнка или собачки – состоит в незнании вины, в том числе и за собой, в неведении того, что они, собственно, творят. В рассказе Грина маленькая девочка растапливает камин папиной учёной рукописью, на которую тот положил полжизни, – и не виновата: она же очень любит папочку и просто не понимает, что эти бумажки ему дороги. Для полноты картины можно представить и другой вариант: молодая секретарша тырит у дядьки его умные бумажки, потому что ей за это пообещали сторублёвочку. Нет такой вещи, которую блядь не сделает за побрякушку. Взятая за пицунду, блядь будет хлопать глазами и говорить: «А чё? Чё я такого сделала? Мне хотелось