– Не хлебом единым. Вы, молодые радикалы, желаете превратить весь мир в один большой завод и ждете, что это случится за одну ночь. Вы и знать не хотите, что разные страны находятся на разных уровнях развития.

– Это вопрос не только развития, но и свободы, а особенно свободомыслия. В Греции есть политические заключенные, не так ли?

– Мне это неизвестно. Возможно, они есть, но если человек твердо вознамерился мешать всем жить, то ему самое место в тюрьме.

– Эти люди желают улучшить условия жизни своих соотечественников.

– Как и мы все, – произнес Алан с кроткой досадой человека, подвергающегося нападкам за свои идеи. Он вытащил солнечные очки и принялся вертеть их в руках.

Видя, как дрожат его пальцы, Гарриет сказала:

– Дорогой, давай сменим тему.

Но Гай уже полностью погрузился в греческий вопрос. Пока он подробно вещал о хороших школах, больницах, уходе за беременными и детьми, коллективных хозяйствах и фабриках, принадлежащих рабочим, Алан становился всё мрачнее и мрачнее. Наконец он не выдержал:

– Вы родом с промышленной территории. Единственная доступная вам форма прогресса – промышленная. Греция же никогда не была промышленной страной и, я надеюсь, не станет.

– Но сможет ли Греция поддерживать свой народ без промышленности?

Даже не пытаясь ответить на этот вопрос, Алан сказал:

– Я люблю Грецию. Люблю греков. Я не желаю видеть здесь перемены.

– Вы говорите как турист. Страна должна поддерживать свой народ.

– Их поддерживают. Никто не умирает с голода.

– Откуда вы знаете? Голод убивает медленно. Сколько греков эмигрирует каждый год?

За столом воцарилась тишина. Алан положил свои очки, уставился на них и вдруг рассмеялся.

– Вам надо поговорить с Беном Фиппсом, – сказал он. – Думаю, вы найдете общий язык.

– В самом деле? – удивленно спросила Гарриет.

– О да. Бен гордится своими прогрессивными взглядами.

– Вряд ли Куксон это одобряет.

– Фиппса там никто всерьез не воспринимает. Как вы знаете, сейчас модно быть левым. Его считают кем-то вроде придворного шута. Пусть верит во что угодно, только не пытается что-то изменить.

– Мне бы хотелось встретиться с ним снова, – сказал Гай.

– Думаю, это можно устроить.

– Давайте возьмем еще бутылку.

Алан утратил для Гая всякий интерес, но, не зная этого, он оживился, как школьник после уроков. Он снова заговорил о красотах Греции и стал рассказывать им о своих путешествиях по островам и материковой части. Гай, не участвуя в разговоре, слушал с вежливым интересом, придавая Алану не больше значения, чем Куксон – Фиппсу.

Когда они собрались уходить, хозяин так пожимал им руки, словно боялся снова остаться в одиночестве и тишине – в? месте, где раньше играла музыка и танцевали.

Автомобилей на улице было мало, и поймать такси не представлялось возможным. Алан провел их узкими улочками к площади Плаки, где они и услышали сигнал воздушной тревоги. Согласно предписаниям полиции, при ее звуках необходимо было отправиться в укрытие, но тревогу объявляли в Пирее, и афиняне не особо соблюдали эти требования. Алан предложил присесть на стулья рядом с кафе, а при появлении полиции спрятаться внутри.

Луна лихорадочно выглядывала из-за бегущих облаков и освещала старые дома, деревья и табличку, сообщавшую, что где-то неподалеку жил Байрон. Ветви перечных деревьев колыхались на ветру, словно водоросли. Было слишком холодно, чтобы сидеть на темной улице, но всё же прохладный воздух был лучше дымного чада внутри крохотного кафе.

Хозяин кафе, заслышав голоса снаружи, выглянул из окна и спросил, не хотят ли они кофе. Алан объяснил, что они хотят только переждать воздушную тревогу. Хозяин заметил, что ожидание может затянуться, и предложил всё же угостить их. Горячий сладкий кофе подали в маленьких чашечках. Официант не стал задергивать занавеску до конца – своеобразное проявление гостеприимства. Кто-то внутри заиграл на концертино «Типперери» в их честь. Они выпили свой кофе и заказали еще. Луна скрылась за облаками, и их окутала полная темнота – за исключением полоски света, пробивавшейся в щель между занавесками.