Грейси повернулся к Фиппсу:

– Но ведь им окажут сопротивление? Метаксас говорит, что они будут драться.

Фиппс глядел на него дружелюбно и снисходительно; это впечатление усиливали толстые очки в черной оправе. Однако Гарриет смотрела на него сбоку и видела, что на самом деле взгляд у него был цепкий и жесткий.

– Окажут, конечно. Греки традиционно не склонны к подчинению. Сопротивление у них в крови, и они будут сражаться до конца, но…

Начав успокаивать Грейси, Фиппс увлекся, и его обширные познания в вопросе увели его в сторону куда менее утешительной истины.

– У них нет оружия. Старик Муссолини готовился к этому много месяцев, но здешнее правительство ни черта не делало. Они видели, что близится война, и сидели сложа руки. Половина из них поддерживает Германию, конечно. Они хотят, чтобы всё побыстрее закончилось. Им хочется, чтобы Греция пала и гитлеровская коалиция одержала победу.

Гай заинтересовался критикой правительства Метаксаса и слушал Фиппса с нескрываемым интересом. Грейси, однако, больше привлекало частное, чем общее, и он начал неловко ерзать и в конце концов вмешался:

– В самом деле, Бен! Ты пытаешься меня напугать. Вы оба просто хотите застращать меня. Я понимаю, что вы это не всерьез, но всё же. Я инвалид. Мне больно ходить. Я не могу передвигаться без чьей-либо помощи. Если сюда придут итальянцы, вы можете сбежать, но что делать мне?

Фиппс расхохотался.

– Мы все в одинаковом положении, – сказал он. – Если будет какой-то корабль, мы тебя на него пристроим. Если его не будет, то никто из нас далеко не уйдет. Итальянцы взорвут мост через Коринфский канал, и мы окажемся в западне!

– Зачем так переживать?

Каллард со смехом сел. Его каштановые волосы были слишком длинными, губы – слишком пухлыми, глаза – слишком большими. Он выглядел очаровательным баловником и явно сознавал это.

– Итальянцы – чудесные ребята и всегда были очень милы ко мне!

– Не сомневаюсь, – раздраженно сказал Грейси. – Но сейчас всё переменилось. Теперь они фашисты и враги. Вряд ли они будут милы по отношению к гражданским военнопленным.

Грейси впервые столкнулся с реальностью войны, и с него мгновенно слетела вся светскость. Он нахмурился, глядя на Бена Фиппса, который, хотя и знал о его страхах, был слишком возбужден, чтобы считаться с ними.

– Должен сказать, что мне нравится образ Метаксаса, в халате встречающего Грацци[20], – сказал Фиппс. – Это произошло около половины четвертого утра. Согласно ультиматуму, у греков было два с половиной часа, чтобы сдаться Италии со всеми потрохами. Метаксас сказал, что за такой срок не смог бы расстаться со своим домом – не то что со своей страной. Я никогда его особо не любил, но должен признать, что в этот раз он выступил неплохо.

– Да, но что делать мне? – нетерпеливо спросил Грейси. – Мне надо ехать в Бейрут на лечение.

Позабыв, как он бахвалился обещанным местом в самолете, Грейси разнервничался и был так очевидно несчастен, что Гарриет, вопреки всему, стала ему сочувствовать.

– Я слышала, что будет еще один эвакуационный борт, – сказала она. – Для женщин и детей, но наверняка…

– Женщин, детей и инвалидов, – перебил ее Арчи Каллард. – Не волнуйся, Колин. Майор тебя вывезет отсюда. Он всё устроит.

Грейси утих и снова заулыбался.

– На майора и впрямь можно положиться.

В этот момент в дверь постучали, и Грейси радостно воскликнул:

– А вот и он! Entrez, entrez![21]

В комнату вошел Пинкроуз.

– А, это лорд Пинкроуз, – произнес Грейси упавшим голосом.

Пинкроуз не обратил на это ни малейшего внимания. Он просеменил по комнате, кивнул Калларду и Фиппсу, проигнорировал Принглов и заговорил: