Кто понимает, тот и так знает, что благородство – не в золотишке, а в манере и словах. Старый герцог, говорят, в солдатском панцире ходил. Но носил его так, что все в струнку вытягивались при его виде. Говорил, что удобный. Мол, по его размеру склепали и чтоб к старости не растолстеть, он его всю жизнь носить и будет. Ну, в походе, конечно. В столице же – при полном параде. Как-никак…

Сошли с тракта, доползли до первой деревни. Народ при виде нас разбежался. Походили по пустым дворам, решили не останавливаться. Через три дня подошли к верхней деревеньке. Там разбегаться не стали. Некуда. Дорога одна, вниз. Вверх – только тропы. Переночевали. Местные таращились. Для виду Старшой и Второй расспрашивали всех про жену-мать якобы. Понятно, что никто здесь никаких женщин чужих за последние двадцать лет не видел.

Устроили показную ругань. Сынок орал, что надо вниз идти по тракту, а папаня-Второй едко так отвечал, мол, молод ты еще батьку учить, и пойдем дальше в горы; мол, какой-то там охотник кого-то там не понять где видел, и я сказал…

Барон сказал – барон сделал. Поперлись вверх. А пара рож в деревне очень странно на нас смотрели. Оценивающе. Хорошо еще, что мы изображали пьянь солдатскую, что кроме гонора и нет ничего. Так, сброд, легкую деньгу зашибить. Второй так в роль вжился, что перед уходом полчаса нас материл во всех подробностях. Мол, впервые такую шваль видит, и зря он нам пообещал заплатить, и на какой – контулукский еж нам всем в… – мы ему дались. И как он от нас устал, и как мы ему все надоели. А Старшой, паскудник, поддакивал. Мол, верно, папаня, верно. Потом не выдержал, уехал вперед, и там, уже за поворотом, проржался.

Все бы ничего, да такой дубак начался… Холод и ветер. А лесу почти не осталось, голые отроги, и снегу все больше и больше. Тоска.

12 ветряка 317 года. Вечер. Северные отроги. Второй

Отошли от верхней деревни на два дня пути. Шли по самому широкому ущелью, как удобнее, не таясь. Ночью выпал снег, засыпав все следы. Отошли еще на переход, оставив засаду. К вечеру один прошел по нашим следам, увидел, что пошли дальше вверх, и вернулся. Весло с Братьями не стали себя выдавать и отпустили его. Стало ясно, что место все же пасут. Искомая долинка, судя по карте, была чуть в стороне, но тоже проходимая, да и как иначе – подвозили-то телегами. Если верить, конечно, тому жмурику, что скончался у Старшины на руках еще пять лет назад.

Старшой завел в небольшой распадок, с картой шел он. Мы со Старшиной догнали его.

– Что, почему сюда?

– Дальше леса не будет. Здесь и от ветра закроемся, и дрова есть, выше ничего нет.

– А если припрут? Выход-то только один.

– Караул поставим. Прийти-то тоже только снизу можно. Зимой по склонам вряд ли полезут. Скользко. Не сезон.

Старшина молчал. Похоже, ему самому уже не нравилась его же идея с этими поисками. Но, боги, как же холодно…

Поставили обе свои телеги с наветренной стороны, чтоб не так дуло. Запалили костер. Выставили караул, чтоб в долину смотрел. Давно я так не мерз. Ночью не выдержал, встал, разжег костер. Потихоньку почти все с лапника подползли поближе. Погреться. Сам поставил снег топиться на чай. Все равно не сплю. Начало светать. Бойцы с трудом разминали окоченевшие члены. Во, хорошая присказка: «Разомнем окоченевшие члены». В лучших традициях тонкого солдатского юмора.

Старшина совсем плох. Накинул на него еще одну попону. Только нос торчит. Похлебали из котелка горячего.

– Бери Старшого с картой, Братьев, Лису как следопыта, Сержанта с Веслом, еще пару человек – копать, если найдете вдруг. Из стариков. Синего. И Немой пусть идет. Молодых оставь со мной… – Старшина закашлялся, – меньше будут знать. Постарайтесь не наследить. Ждем вас здесь до упора. Если что не так и придется уйти, тогда пробиваемся сами по себе и встречаемся уже там, где Пекло оставили со скарбом. Ты знаешь, куда он уйдет. Сержант тоже знает. Знак я оставлю, поймете. Надеюсь, не понадобится, и дня через два-три придете.