– А кажутся черными, – заметил я. Во мраке, царящем в комнате, я попросту не мог различить ее волос – до того они были темные.

– Если присмотреться, то на ярком солнце видно, что они темно-коричневые.

Я притянул ее к себе, повыше, и обнял.

– Мне они нравятся, а уж как назвать этот цвет – не столь важно.

– А ты давно бреешься? – спросила она, устроившись у меня на груди. Мне представилось, как гулко, должно быть, отдается у нее в ушах бешеный стук моего сердца.

Я провел рукой по коротко остриженным волосам.

– Брею голову всякий раз, когда нервничаю. Почему-то стоит только постричься – и становится легче.

Я почувствовал, как ее руки опустились мне на плечи, а пальцы цепко впились в кожу.

И поцеловал ее влажные горячие губы.

Еще не один месяц потом я находил у себя в постели длинные черные нити ее волос.

Городки наподобие Эшфорда наверняка есть в каждом графстве. Нескончаемая цепь круговых развязок. Цементные джунгли, раскинувшиеся в центре города, главная улица, которая змейкой бежит под гору, чтобы потом слиться с оживленным шоссе, универмаг с вывеской «все за фунт», будто реинкарнация бывшего «Вулвортса», пестрая вереница магазинчиков под стеклянной крышей, которую в конце восьмидесятых, торжественно перерезая ленточку на входе, наверняка величали по меньшей мере оплотом будущего.

Теоретически местечко вполне себе райское. Здесь есть и средние школы, и сетевой универмаг «Джон Льюис», и два кинотеатра, и пивоварня, и дизайнерский аутлет, и пригородные деревеньки – как, к примеру, Уай, – где цены на недвижимость взвинчены за счет легионов внедорожников, выстроившихся вдоль улиц, и групповых занятий йогой на открытом воздухе. Есть тут даже вокзал, с которого можно уехать на континент. Сел в поезд, а вышел уже в Париже.

Но, думаю, в реальности люди, переехав сюда, недоуменно чешут затылок. Пускай тут построили целых три «Макдоналдса» и «Чэмпниз-спа», городок кажется незавершенным, словно бы он еще не нашел себя. Новые районы процветают, а блочные многоэтажки шестидесятых ветшают, пытаясь привлечь к себе хоть чей-то интерес, но тщетно: даже градостроители и те не спешат отправить сюда свои бульдозеры. Дизайнерский аутлет собирает толпу, но расплачиваться за это приходится главной улице, протянувшейся в полумиле отсюда и задушенной кольцевой магистралью на четыре полосы.

По соседству с магистралью, на клочке земли, втиснувшемся между островком травы и парковкой, разбито крошечное кладбище. Точнее, на самом деле это вовсе и не кладбище. Несколько лет назад я прочел о том, что надгробия, которых тут просто пруд пруди, привезли с расположенного неподалеку центрального городского кладбища, когда его решили переделать в зону отдыха. Городской совет распорядился поставить там несколько лавочек, разбить клумбы и переместить могильные плиты на несколько футов, запрятав их в угол. С тех пор они и громоздились в стороне, глядя на здание боулинг-клуба девяностых годов постройки, возвышавшееся по ту сторону оживленного шоссе, в то время как пустые лавочки венчали безымянные могилы. Как-то раз я даже присел на одну из этих лавочек и закурил, слушая шум машин и глядя на завесу смога, сотканную из выхлопных газов. Все здесь казалось мне до безобразия несвязным.

Кстати сказать, о могилах: как-то раз Анна потащила меня на кладбище Байбрук искать надгробие философа Симоны Вейль. Под самый конец обеденного перерыва мы наконец отыскали неподалеку от забора, за которым возвышалось здание мультиплекса, где мы работали, невзрачную квадратную плиту из гранита с выбитыми на нем именем и датами жизни. Мы молча застыли у могилы.