А пока каждый из встречных прохожих и особенно те, кто уже вывернул свою голову в её сторону, вполне себе могут спокойно позволить достаточно фривольные отношения с этой гражданкой, мысленно рассматривая наиболее для себя продвинутый вариант. Где…» – Секунд на этом месте не закончив начатое, остановился, принявшись выискивать глазами в толпе людей непонятно кого. Правда вскоре это выяснилось – Секунд для придания своему объяснению убедительности, искал подходящую кандидатуру прохожего, которая могла бы выступить своим примером, то есть наглядной агитационной картинкой для его рассказа (от роли Алекса в этом качестве, он между тем не отказался, а придерживал его для более подходящего случая).

И появившийся в поле его зрения тип в клетчатом костюме, более чем подходил для этой роли. Да хотя бы тем, что в этой однородной массе поклонников Бриони и другого однородного стремления к тому, чтобы модно не выделяться, он хоть как-то выделялся – наверное, турист или просто человек заблудился и попал не туда, куда ему было нужно, а именно в цирк, где ему, по мнению мимо следующих прохожих, самое место.

– Так вот, к примеру, вон тот тип в клетчатом костюме, с подходящим для его костюма и безалаберного, по мнению местного участкового, образа жизни, с именем Антоха (а этому Антохе уже за тридцать лет, а он до сих пор Антоха без отчества), заметив эту леди, уже одним только своих плывущим ходом так себя выделяющую из всей этой толпы, сразу же воспылал к ней определённого сердечного характера чувствами. И он даже подумать ни о чём не успел, как его воображение уже взяло его и её в свой оборот, и проиграло в его голове единственно возможный и, по мнению воображения Антохи, верный вариант взаимоотношений с этой дамой:

«– Ах вот ты где, Лахудра! – на всю улицу заорал Антоха, после того как в один момент нагнал эту леди и, звучным шлепком прихлопнув её зад своей рукой, как будто обухом по голове, а не по заду её огрел. И охнувшая всем телом леди, в одно мгновение теряет всю свою невозмутимость на лице и, подвернувшись на своих высоченных каблуках, сбивается с дыхания и со своего хода, и в полной растерянности остановившись на месте, с ничего не понимающим видом смотрит на этого, в первый раз вижу, что за немыслимо противного типа (и это понятно, она привыкла к тёплым, поглаживающего характера отношениям с окружающими миром, а тут такая выбивная действительность). Ну а Антоха знает, что делать – ему нельзя на этом останавливаться и он продолжает нагнетать на лицо этой леди истерию.

– Чего уставилась, как будто с дуба рухнула? – Искренне недоумевая, говорит Антоха, после чего решив отдать должное невольным зрителям разворачивающего действия, обращается к ним.– А я ей, стрекозе, говорил, нечего из себя паркурщицу строить, – покачивая головой, обращается к удивлённым прохожим Антоха и, вновь вернувшись к находящейся в шоковом состоянии леди, с суровым видом обращается к ней. – Давай целуй в щёку, пока я добрый и не передумал быть таким.– И в сопровождении своих слов, Антоха выпячивает вперёд свою щёку, которую он надул изнутри и начал по ней стучать указательным пальцем, тем самым побуждая леди на лобызательного характера действия.

При этом у всех участников этого действия создалось такое визуальное впечатление, что вся вокруг такая полноводная улица, в одно мгновение в своём движении замерев, остановилась, и теперь все люди вокруг немигающим взглядом уставились в одну точку – на неё и одновременно на то место на щеке этого веснушчатого типа, куда он указующе размеренно постукивает своим пальцем руки – и ждут от неё любого рода действий.