, вложил ему в уста благочестивую фразу, с которой он якобы вышел на свободу из поруба: «О кресте честный! Понеже к тобе веровах, избави мя от рва сего». Другой переписчик летописи, наоборот, не сомневался, что дело не обошлось без вмешательства темных сил, и потому добавил в хроникальную летописную статью под 1044 г., в которой впервые упоминался Всеслав (его вокняжение в Полоцке после смерти отца), следующие подробности о его личности: «…его же роди мати от волхованья. Матери бо родивши его, бысть ему язвено [околоплодный пузырь] на главе его, рекоша бо волхвы матери его: «Се язвено навяжи на нь, да носить е до живота своего [до конца жизни]», еже носить Всеслав и до сего дне на собе; сего ради немилостив есть на кровопролитье». Позднее народная фантазия еще больше развила тему сверхъестественных способностей Всеслава, слив его фигуру с персонажами былинного эпоса – легендарным князем Всеславом, прародителем русских князей[121], и богатырем-оборотнем Волхом Всеславьевичем. А «смышленый Боян», который, по свидетельству «Слова о полку Игореве», сложил «припевку» о Всеславе, увидел в хитросплетениях судьбы полоцкого князя убедительное доказательство тщеты попыток человека сойти с пути, предуготованного ему Провидением: «Ни хытру, ни горазду… суда Божия не минути».

Глава 6

Второе изгнание Изяслава

I

Изяслав вернул себе старший стол, но прежние времена не вернулись. За краткий период княжения Всеслава в Киеве союз трех братьев-соправителей дал глубокую трещину. Теперь от него оставалась только видимость былого единства, но и она таяла буквально на глазах.

События 1068–1069 гг. нарушили традиционный баланс сил, державшийся на добровольном соблюдении всеми тремя Ярославичами отцовой заповеди «не преступати предела братня». Вернувшись в Киев после семимесячного отсутствия, Изяслав нашел совсем не ту Русь, которую он оставил. Младшие братья обобрали его почти до нитки, присвоив себе под предлогом борьбы со Всеславом Новгородскую и Владимиро-Волынскую земли. Возвращать захваченное Изяславу никто из них и не думал: Глеб Святославич, как и Владимир Всеволодович, остались сидеть на своих новых столах и после реставрации 1069 г. С потерей в 1071 г. Полоцка владения Изяслава сузились до границ Киевской и Турово-Пинской земель.

Вместе с тем Изяслав увидел, что его братья ведут собственную международную политику, ни в коей мере не отвечавшую его интересам. В начале 1070-х гг. младшие Ярославичи заключили серию династических браков, которые косвенным образом вовлекали их в антипольский союз (в составе Германии, Чехии и Дании), возглавляемый юным германским королем Генрихом IV (1056–1106, император с 1084 г.)[122]. Как явствует из сообщений ряда западноевропейских хронистов[123], около 1071 г. Святослав женился вторым браком[124] на Оде, дочери графа Липпольда Штаденского и Иды, графини Эльсдорф. Политическая подоплека этого брачного союза хорошо видна по двум обстоятельствам. Во-первых, Ода состояла в кровном родстве с германским королевским домом, доводясь Генриху IV внучатой племянницей по своей матери[125]. И во-вторых, согласно «Санкт-Галленским анналам», брак Святослава с Одой был заключен при непосредственном участии германского короля, что конечно же «предполагает присутствие большой политики»[126]. В рамках антипольской коалиции была найдена подходящая невеста и для старшего сына Всеволода, Владимира Мономаха. Ей стала Гида, дочь последнего англосаксонского короля Харальда, павшего в битве с нормандскими рыцарями Вильгельма Завоевателя при Гастингсе (1066). От датского хрониста Саксона Грамматика (ум. 1220) известно, что судьбой Гиды распорядился ее двоюродный дядя, датский король Свен Эстридсен (1047–1075/76), приютивший беглянку после того, как та вынуждена была покинуть Англию. Личная встреча Свена Эстридсена с Генрихом IV, положившая начало их союзу, состоялась в 1071 г. в Бардовике, близ Люнебурга; вероятно, на ней и была согласована общая матримониальная политика германского и датского дворов в отношении черниговского и переяславского князей. Ярко выраженный международный аспект династических союзов Святослава и Всеволода недвусмысленно указывает на то, что братья Изяслава сознательно стремились к внешнеполитической изоляции Болеслава II – главного союзника киевского князя.