– Да, мой господин, – подчинился Чейтаб, а сам подумал: «Когда он расправится с Дувержалом, тогда я без труда расправлюсь с ним».

Это было то самое утро, когда Дувержалу приснился сон про быков. Дувержал проснулся от громких стуков в дверь и каких-то криков с улицы. Дверь открыл Дувин.

– Так, думаю все здесь, – источая вопиющую гордыню, вошёл Эдирне, – взять их, они затеяли заговор, – командовал он своим приспешникам.

Но Чейтаб поправил:

– Не взять, мой господин, а скорее, наверно, убить. Ведь так?

– Ну, погоди, я пока не желаю их смерти.

– Мой господин, причём здесь вы, остальные желают, – Чейтаб, усмехнувшись, взглянул в сторону отморозков, пришедших с ними, – Вот, Поранко, он, скорее всего, метит на ваше место; Дувержал, ваш отец, но он же, точно, унижал вас, считал ниже себя, кричал на непослушного голыша; а этот Дувин – первенец – разве не заслуживает смерти, – продолжал он.

– Первенец? Какой же он первенец? Я первый ребёнок, я сейчас сам убью его, – рассвирепевший Эдирне схватил канделябр и махнул им, но Дувин увернулся.

Дувин подскочил к Эдирне, выхватил у него канделябр, бросил на землю и сказал:

– Ты предал нашу дружбу, – развернувшись спиной к брату, Дувин уходил.

Эдирне, тяжело дыша гневом, сплёвывая пену, поднял канделябр и занёс руку над головой брата. А Проклятье Чадры уже снова пробудилось, без него здесь, конечно, не могли обойтись, оно витало над головами братьев.

В это время спускался Дувержал, и, увидев такую картину, он закричал так, что голос его был слышен, наверное, даже в далёком Валеране:

– Ты что делаешь?

Испуганный Эдирне уронил канделябр. И тогда Дувержал рассказал свой сон.

– Твой же подхалим Чейтаб убьёт тебя, а потом земля задохнётся от смрада, исходящего от разлагающихся трупов всего человечества, – заканчивал Дувержал.

– Ты всё врёшь, нарочно придумал, – возражал Эдирне, – я его создал, без меня он сгнил бы в тюрьме.

– Без тебя, сын, ничего бы этого не случилось.

– Чего этого?

– Ты слеп или глуп, по-твоему, всё в порядке? Сын пришёл казнить отца и всю семью из-за того, что ему стыдно за их существование. Ему – самому… а кому хоть, кто ты – простой самозванец, возгордившийся своими жёлтыми, не как у всех, глазами, да?

Чейтабу надоел этот трёп, и он сказал:

– Хватит, заткнись старик, – и он протянул свою руку к Дувержалу.

– Отойди, Чейтаб. Здесь я, и только я повелеваю, – воскликнул Эдирне, – ты – раб обыкновенный. Когда позову, тогда возникнешь.

– Не ори. Ты повелеваешь? Ты бы этого хотел. Но ведь на самом деле ты – никто, – внезапно перебил его не выдержавший Чейтаб.

– Как ты смел? Люди взять его, – закомандовал Эдирне.

– Не угадал, они со мной. Не так ли? – обращался Чейтаб к здоровенным мордам, осадившим двор дома Дувержала.

– Да, Чейтаб, – прогудели пришедшие с Эдирне и Чейтабом.

Но, не слушая этой перебранки, говорил Дувержал:

– Сын, твоя гордыня застилает твой взор. Дувин, – обращался он уже к другому сыну, – ты же видишь, что твой брат не в себе, с ним случилась беда.

– Да, вижу, уже давно, ещё тогда заметил, когда его глаза поменяли цвет, – отвечал Дувин, на время отошедший в тень.

Вдруг молчаливый Поранко сказал:

– Ещё тогда, когда он сверг меня с трона отца, я понял, что Дувмат или Эдирне окутан тьмой.

Дальше говорил Чейтаб, обращаясь к Эдирне:

– Теперь ты мне не нужен, – и он занёс саблю над Эдирне.

И только сабля, рассекая воздух, хотела распрощаться с Эдирне, как канделябр, поднятый с земли, остановил её полёт. Это был Дувин. Неожиданно снова проснулось братское единство на миг. Как одно целое, они сражались с головорезами, завалившими к ним в дом, пока последний бандит не лежал окровавленный у их ног. Где-то у двери валялся Чейтаб, напоровшийся на свою же саблю. И витавшее под потолком Проклятье Чадры вдруг было уничтожено. Оно погибло, конечно, последствия её сохранились, но оно больше не разъединяло людей, теперь они враждовали только по своей воле.