– Для себя делали, – встряла в разговор хозяйка, оттеснив обеих праздничных дочерей, ходящих за гостем. – Только одна осталась.

Хозяин Бодоша и его трое сыновей молчали, смотрели по сторонам, скрывая жадный голод, стараясь не задерживаться взглядом на дубовом бочонке Творемира.

– Колбасы круг. – Ни на кого не глядя, объявил Творемир. У мужчин вздёрнулись кадыки под бородами. – За ягодную давильню. Солонины два шмата и бочонок крепкой медовухи за остальную посуду.

– Берём! – Решительно перебил жену Бодоша, собравшуюся торговаться. – И можешь по древне не искать. Давильня товар штучный, только мы делаем.

И дальше гончары разговаривали деловито, предлагая свои изделия, разливая по чашкам медовуху из немедленно вскрытого бочонка. Солонину, просо и подмороженные овощи рассматривали сбежавшие к саням обе девки и их мамка, стараясь не прогадать при торге.

Тошка-Творемир громко разговаривал и важничал. Доставал наугад из мешка пряники и отдавал их в ещё тонкие и ухоженные пальцы девок. Те краснели и брали.

На кемарившего в санях Гранислава, женщины и девушки заглядывались не меньше, но он, усталый от вчерашней мыльни, ни с кем не заигрывал, лежал на сене и, после очередной поднесённой чарочки, щурился на солнце, дышал и слушал капель с крыш.

До сумерек по дворам хозяйки с дочерями паковали в солому и мешки посуду разных видов. Граня велел брать всё – и простые горшки и чашки для поварной, и расписные для столовой.

В дом княжича Гранислав и Тоша вернулись усталые и похмельные.

А вечером опять напились вина, доели от вчерашнего угощения, да ещё и повариха Шура сделала на сковороде яишню о десяти утиных яйцах с луком и грибами. Еле дышали к ночи.

Третьего дня, после сытного обеда, переобнимавшись с Милославом, Зореславой и всей дворней, отправились обратно домой.

Конь Топыч, заскучавший без пробежек на конюшне, бодро тащил сани, нагруженные грудой мешков с посудой. Осоловевший от пития Тоша, не особо его подгонял.

Утомлённый гостеванием, Граня дремал у задника саней, придерживая посуду. Под боком что-то мешалось, и он вытянул свёрток. Оказался тот, с сапогами. Продукты обменяли, пряники раздарили, а про сапоги забыли. Надо же было так упиться…

Положив свёрток под щёку, княжич удобно пристроился и сладко, как бывает на морозном воздухе, заснул.

– Граня, просыпайся, кажется, на дорогу ломится лось. – Творемир натянул вожжи, останавливая коня. – Переждём, а то сшибёт.

Вздрогнув, Гранислав сел в санях, огляделся. Из леса, боясь поломать тонкие деревца и замёрзший кустарник, к дороге напролом пробивалась невысокая девица. Лица, из-за съехавший шапки, было не видно, но девица была крепкая и тащила за собой волокушу с тяжелым оленёнком.

– Это Вася-охотница. Она одна на все деревни такая. – Творемир сплюнул в снег, свистнул что было мочи и закричал. – Вася! Иди к нам, подвезём!

Василиса остановилась, разглядывая в голубых сумерках сани. В этот момент у неё развязался серый пуховой платок на груди и упал на снег. И стояла она в распахнутом тулупе, в съехавшей на бок лисьей шапке. Распаренная, тяжело дыша убирая рукавицами волосы с лица…

И тут Граня понял, что хочет её, эту молоденькую бабу. Прямо сейчас, вот такую, растрёпанную, не накрашенную, в старом дурацком тулупе. Такая она светлая, живая и аппетитная. А ведь позапрошлой ночью он с теми, из мыльни, ой, как старался. Но к девке-охотнице тянуло не только удом, но и особым щемящим чувством, живущим в груди между сердцем и животом.

Больше всего Василиса мечтала сейчас увидеть маму, идущую встречать её с охоты. Обычно мама, увидев издалека, что охота прошла пустой, хромала обратно в дом, не ждала Васю. А если волокуша оказывалась полной, то шла навстречу дочери и помогала тащить добычу. Большого толку от Годиславы, бледной и худой, как весенняя сосулька не было, но мамино беспокойство всегда приятно.