– Не оставлю. Пойду за первого посватавшегося, мне всё равно. И тут же сбегу! Не хочу замуж.

– Та-ак, завели длинную байку. – Нагнувшись, Домослава разглядывала оленёнка. – Все знают, непряха среди девушек и баб – позорище, но наша Василиса – охотница, что хочешь на шкуры обменяет, её каждый в жены возьмёт! А вы, обе, мало прядёте! Вот и идите на посиделки! Небось, на миру, при людях-то стыдно будет веретено отложить. – Разогнувшись, она повернулась к невестке. – Ты чего столбом встала? Хромай на задний двор, разводи костры.

Вперевалку поднявшись на крыльцо, бабушка обняла внучку.

– Добытчица моя. – Прошептала Снежана. – А белочек моих любимых принесла?

– Да чего их добывать? Они же полусонные зимой, тупой стрелой одну за другой сбивала, только успевала стрелы подбирать, а двух вынула из силков. – Достав из-за пазухи снегоступы и кинув их в угол сеней, Василиса сняла под тулупом верёвку и отдала бабушке связку белок. – Готовь, и я с тобой посижу, отдохну.

Прихватив белок, Снежана заторопилась за внучкой в тёплый дом, на ходу ощупывая пушистые хвосты.

Сёстры переглянулись, подхватили из сеней приготовленные котомки.

– Жбан с квасом возьмите! – Крикнул Ведогор, подобрал обронённую дровину. – Чай не чужие пряники жуём, на посиделки дочек не голодными отправляем. – И забормотал, глядя на Годиславу, чтобы не слышала супруга. – Годя, у меня квас уже из ушей льётся, лучше медовой браги хлебнуть. Принесёшь?

– Сейчас за ножами и углями схожу и вынесу, – заговорщически отшепталась Годя.

Две красавицы неспешно вышли со двора, притоптывая намёрзший наст подшитыми кожей валенками.

Из избы выскочил Сотя. Он так и не разделся, только снял платки. Шапку держал в руках, и его кудрявые светлые волосы торчали во все стороны.

– Мне скучно! Я с сёстрами хочу!

Глядя ласковым взглядом на пока единственного сына, Ведогор согласно кивнул и полез за ворот зимней рубахи, за которым у него хранилась вся домашняя нужная мелочь. Нащупал складной ножик.

– Вот, возьми, будешь резать по дереву. Сядешь рядом с Итиром, он толковый резчик, учись. Просить ножик будут – не давай.

– Всегда просят. – Обрадовался Сотя.

– Во-от. – Ведогор с удовольствием погладил волосы сына и надел ему шапку. – В руки давай, а работать не разрешай, затупится. Платки где?

– А ну их к Лешему, платки эти. – Сотя провёл ладонью по вспотевшего лбу. – У конюховского Ныти есть ножик и у Кладиной дочки, Олеси, тоже. И я не буду в платках идти, теплеет же.

– И то верно, ты весь в упарине. – Подошедшая к сыну Домослава поцеловала ребёнка в лоб и поправила шапку. – А Сходя и Олеся, так они дворовые, при князе. У них ножи не свои, им просто так, побаловаться дают. А мы на свои кровные сменяли, поросёнка за ножик отдали.

По привычке Домослава пыталась завязать тесёмки своей на груди и большом животе, но душегрейка не сходилась.

– Я помню, мама.

– Мы все помним – проворчал Ведогор.

На крыльцо вышла Василиса, переодетая в домашнюю рубаху и короткий жупан[18].

– Домослава, тётушка. Вот… Это сёстрам. – Спускаясь по ступеням, она держала две пары сапог в вытянутой руке.

Что Ведогор, что Домослава пооткрывали рты, разглядывая невиданную до сих пор обувку.

– Это откуда ж богатство такое? Это ж кто делал? Это же сам воротник Тимослав мастерил? – Быстро говорила Домослава, боясь взять в руки сапоги.

– Не знаю. Я их на дороге нашла. – Врать было стыдно, и Вася покраснела, но замечала её смущение только мама. – Перед охотой. В лес шла – в сугробе схоронила. А на обратной дороге княжич Гранислав признался – обронил, но отказался брать – велел сёстрам отдать. Говорит, им всё равно скоро замуж идти, в приданое будет. – Польстила тётке Василиса.