– Да мне начихать на все пробки в мире, когда я опаздываю!

Дрёма помалкивал рядом на сиденье, по опыту уже зная: помалкивай и не будешь слюни вытирать с лица. Он со скукой смотрел в окно и мечтал побыстрее хоть куда-нибудь доехать и покинуть удобный велюровый салон машины.

Теперь, вернувшись из школы, Дрёма терпеливо выслушивал ворчание матери и незаметно заводился сам – сообщающиеся сосуды. Выполнив все поручения и выслушав мамины причитания по поводу «троек» и «безалаберного отношения к жизни», Дрёма влетел по лестнице, хлопнул дверью и бросился на кровать.

– Как вы все мне надоели! Учат. Учат, учат! Все учителями хотят стать. Вон и Пашка «живите» через Ы пишет, а всё туда же: «Жить нужно в кайф». Не могу!

Дрёма уткнулся лицом в подушку. Отец ты обещал… Обещал ведь: будет трудно – приду. Трудно! Давно трудно. Невмоготу!

С улицы раздался звонок. Послышался мамин голос:

– Иду, иду! Сейчас открою!

Им всем чтобы впустить человека нужно открывать запоры и засовы, – обижено подумал Дрёма и закрыл уши уголками подушки.

Стало тихо, наружные звуки едва доносились. Дрёма услышал, как учащённо бьётся его сердце. Оно словно кулаками стучало в грудь и требовало: выпустите меня немедленно! Я требую! Ишь ты какое – «требую». Папа в таких случаях говорил…

– Дрёма!

Вроде зовёт кто-то? Мерещится что ли? Нет, вот снова и уже нетерпеливее:

– Дрёма, слышишь?

Дрёма недоверчиво отстранился от подушки. Звуки жизни защебетали вокруг.

– Дрёма, сынок!

Идти не хотелось – опять будет выговаривать, учить. А идти нужно.

Дрёма нехотя поднялся и вышел во двор.

Мама стояла у калитки, рядом с ней стоял незнакомый мужчина. Мама плакала.

– Дрёма, подойди, – мама всхлипнула, – познакомься это…

– Я служил вместе с твоим отцом… Дрёма.

Мужчина замялся и начал вытаскивать из сумки потрёпанные тетради похожие на журналы дежурств в гараже. Почерневшие от грязных прикосновений листы, оттопыренные уголки. Ничем не примечательные тетради. И даже белые лошади, некогда мчавшиеся по глянцевому зелёному полю, теперь будто сломались на изломах, и вот-вот были готовы споткнуться и упасть. Белая масть превратилась в грязно-серую. Дрёма недоумённо смотрел, то на заплаканное лицо матери, то на одутловатого мужчину, то на невесть откуда взявшиеся тетради, неловко теребимые мужской рукой.

– Вот… Возьми.

– Что.

– Это тетради твоего отца. Он просил, вот.

– Отца!? А он сам… где?

Мужчина потупил взор, будто провинившийся ученик.

– Дрёма. Дрёма, твой отец… отец погиб. Погиб храбро. Честно.

– Так, где же он?! Почему сам…

– Дрёма ты слышишь, он… он погиб на войне. Там многие погибают, такие дела вот.

– Мама.

Дрёма взглянул на маму, он не мог понять. Как так? Вот стоит мама молодая и здоровая, почему же отец не может стоять рядом? И что такое лепечет этот мужчина. Ведь он много старше отца, но он стоит, здоров и невредим, и говорит что… Он что не понимает, отец моложе его и не может… Это против жизни!

Лица и двор стали мутными. Дрёма опустил голову, ему стало неловко, мальчик и вдруг эти проклятые слёзы. Кто вас просил! Кто сказал, что отца нет, и больше никогда не будет?! Мальчик почувствовал чью-то робкую руку на голове:

– Возьми, сынок. Тетради просил передать тебе твой отец… если что. Я исполнил.

Рука неуверенно взъерошила волосы Дрёме и вспорхнула испуганной птицей. Мальчик словно сквозь мутное стекло видел, как отяжелённый животом вестник пятился к калитке. Потом остановился, развёл руками и виновато произнёс:

– Твой отец был героем. И погиб как герой. Такие дела. Ну, я пойду.

– Может… может зайдёте, чаю…

Мамин голос был тих и неуверен.