У меня такое бывает, с игрушками. Высыплю их все на пол, ищу, ищу и никак не могу найти то, что ищу. И куда она запропастилась? Когда игрушек чересчур много, непременно одна или несколько потеряются. Обижаются они что ли, мол, совсем забывать стал, не играешь. А взрослые всё тащат и тащат игрушки, будто я божок какой. Приятно быть божком, и скучно. Вроде, всё есть, всего навалом (в прямом смысле слова), а скучно. Поиграл новинкой, день другой, и забросил в общую кучу – пресытился. Игрушкам, как и людям душа нужна живая, участие. «Игрушки без души – хлам».

Где я это слышал? Точно – папа однажды сказал, когда я сидел и скучал без него. Он тогда вошёл после работы и сразу все игрушки оживились, преобразились. «Много не надо. Одну, две, но чтобы, непременно, с душой. Чтобы с любовью». И отец всегда угадывал, дарил именно такую игрушку, которая пылью не покрывалась, он, что тайные желания может угадывать? Бабушки и дедушки дарили куда чаще и больше, притащат ярко раскрашенного монстра: на, играйся. Потаскаешь его и забросишь куда-нибудь в угол, тяжёлый и крикливый больно, сам себе на уме.

Папа ответил на вопрос:

– Когда я выбираю игрушку, я думаю о тебе, Дрёма. И сам опускаюсь на корточки и начинаю играть.

– Прямо в магазине?

Папа улыбнулся:

– Прямо в магазине.

– А продавщицы?

– А что продавщицы. Птица если однажды свила гнездо, никогда его не покинет. Детство оно в каждом живёт. Только у одних гнёзда глубоко, глубоко в дупле прячутся, а у иных на ветках качается из лёгких прутиков свито. У всех и у солнца на виду. Такие дела, Дрёма.

Теперь у меня всего много. Вот и мечту мою исполнили: игровой компьютер. Я сразу забрался на стул и погрузился в сказочный мир, в котором я мог быть кем угодно. Меня иногда возвращали в реальность:

– Хватит играть, уже целый час сидишь.

То мама, то Артём Александрович по очереди строго заглянут в детскую. Я капризничал и быстро соглашался, папа сказал бы «… хитрить стал, а зря – у хитрости одна особенность имеется: она всегда кого-нибудь перехитрить пытается и так порой увлекается, что саму себя обманывает…» От папы ничего не скроешь, но он теперь далеко. Вот откуда моя уверенность в том, что скоро взрослые забудут обо мне в суете жизни, и я снова включу компьютер и просижу за ним до вечера. Вот как?

Папа представлялся мне теперь капитаном дальнего плавания. Вот его парусник (почему-то непременно парусник и парусов так много на высоких мачтах) отчаливает от причала, всё дальше и дальше. Вскоре одни паруса плывут над волнами, солнечные блики искрятся на воде, тучки следом скрываются за горизонтом. Я кричу, плачу, мне обидно и больно: почему ты оставил меня одного на берегу!.. Папа молчит, смотрит с кормы, грустно улыбается, как в последний раз, и молчит.

Ну и пусть! Топаю ногой и усаживаюсь за компьютером. Нет папы, будет другое! Я не узнаю сам себя, мне хочется бежать от самого себя, кем ты становишься, Дрёма? Букой. Хочу, не хочу! Вон и папа смотрит укоризненно: «Хочу, Дрёма, это слово проглот. Оно всё проглатывает и тебя самого не против скушать… Скушает, непременно скушает, и не поперхнётся, верь мне». Папа!

Не должны отцы покидать своих детей! Детству нужны отцы! Как слову нужен смысл. Как творчеству вдохновение. Как дыханию воздух.

Дрёма заплакал. В комнату вбежала мама.


* * *

Сделаем маленькое отступление, тем более детство позволяет легко не замечать времени и его условностей.

После того как мама цепкой рукой увлекла меня за собой, прочь от папы, мы долго не виделись.

Играть ни с кем не хотелось – никому не удавалось обыкновенную лампочку превратить в звезду Альдебаран. Артём Александрович деловито вкрутит новую лампочку, вместо перегоревшей и подморгнёт: «Да будет свет!» – и тут же уходил «по делам». Его свет был необычайный транжира. Папа, не задумываясь, произносил: «… звезда? Да вот она! Хоть целое созвездие», – и звезды запросто вспыхивала прямо над головой.