). Он успокоился, лицо сияет,
Глаза его блестят здоровым блеском,
И, бледный, он все пишет, все спешит,
Беседуя с девицами, как прежде.
Антонио. Так ляжем на ступени, станем вновь
Надеяться до будущей тревоги.
Батиста (как бы про себя).
Тревога… а потом конец… конец
Тревоге всякой, и существованье
Безжизненное, мертвое, глухое…
Еще невероятное сегодня
Уж совершится завтра…
Пауза.
Джанино. Я устал…
Парис. Так жарко веет этот знойный воздух.
Тицианелло (улыбаясь). Бедняжка, ты не спал всю ночь!
Джанино (приподымаясь, опершись на руку).
Да, правда,
Я в жизни первый раз не спал всю ночь…
Откуда знаешь ты?
Тицианелло. Я ощущал
Вблизи твое дыханье, а потом
Ты встал и сел поодаль на ступени.
Джанино. Казалось мне, как будто странный зов
Пронесся среди синей томной ночи.
И сна в природе не было: она
Дышала тихо влажными устами, —
Раскинувшись лежала в тьме глубокой,
Прислушиваясь к таинству молчанья.
Мерцанье звезд струилось непрерывно
На мягкую неспящую траву,
И соком наливалися как кровью
Плоды тяжелые при свете ярком
Луны, и серебрились все фонтаны
Ее лучам сверкающим навстречу.
Проснулись чудных звуков сочетанья,
И там, где тень скользила облаков,
Я слышал, будто мягко выступали
Нагие ноги… Тихо я поднялся —
Лежал я прежде около тебя.
Он встает и обращается к Тицианелло.
Тогда во тьме пронесся сладкий звук,
Как будто флейта тихо застонала,
Которую в раздумье держит фавн
В руке своей из мрамора – вот там,
У группы темных лавров, близ цветов.
Я видел, как стоял он неподвижно,
Блистая белым мрамором, вокруг
В мерцанье серебристо-голубом
Летали пчелы, жадно опускались
На красные раскрытые плоды
Гранатов, соком спелым опьяняясь
И ароматом ночи. И когда
С дыханьем тихим тьмы мое лицо
Благоуханья сада обвевали,
Мне чудилось, что веяли вблизи
Колеблемые складки мягких тканей,
Что теплая рука меня касалась.
При свете лунном, шелковисто-белом,
Кружились мошки роем иступленным,
А на пруду лежал смягченный блеск —
Дрожал, переливался, серебрился…
Не знаю, лебеди белели там
Или наяд купающихся плечи…
И несся запах алоэ, как будто
Смешавшись с нежным запахом волос
Любимой женщины… И все сливалось
В могучее, роскошное виденье…
Бессильна речь, и чувства умолкают.
Антонио. Достоин зависти, кто видит это
Во тьме ночной – и так переживает!
Джанино. Я в полусне пошел потом туда,
Где виден город, как он спит внизу
И кутается в чудные одежды,
Которые и месяц и волна
Соткали над его волшебным сном.
Приносит ветер ночи его лепет
Сюда в наш сад, – таинственные звуки,
Чуть слышные, манящие тревожно
И странно грудь гнетущие тоской.
Я слышал часто их, теперь же понял
И многое внезапно разгадал.
В молчанье каменном раскрылась мне
Вакхическая пляска красной крови,
Таинственного отблеск видел я
В мерцанье крыш под лунными лучами:
И понял я внезапно: город спит,
Но бодрствуют страданье, опьяненье
И ненависть. И дух и кровь не спят,
Течет волна живой, могучей жизни.
Владеем ею мы – и забываем…
Умолкает на мгновение.
Я пережил так много в эту ночь —
И утомился.
Дезидерио (у ограды, к Джанино).
Видишь ли ты город?
Окутан в золото, лежит он там
В лучах вечерних жаркого огня
И в серебристо-розовом тумане,
Внизу чернеет теней синева…
Он манит чистой, ясной красотою!
Но в этой дымке розовой живут
Уродство, безобразие и пошлость,
Там звери и безумные таятся,
И то, что мудро, даль от нас скрывает —
Противно, отвратительно и мутно…
Там люди красоты не признают,
И называют нашими словами
Свой жалкий мир, но все же по-другому
Мы радуемся, думаем, скорбим!
Когда охватит душу крепкий сон —
Мы спим не там, и наши сны не схожи:
Здесь спят цветы пурпурные, и змеи
Спят золотые, спит гора, в которой
Титаны молотом тяжелым бьют…