– С чего ты это взяла? – удивился Филипп. – Из письма? Так уверяю тебя, это он специально. Дедушка Матиас легко переживёт нас всех, а на похоронах произнесёт очередную поучительную речь и с удовольствием выпьет свежего сидра.

– Ты столько лет носишь в сердце обиду на него, Филипп. Неужели ты не понимаешь, что делаешь себе только хуже? – мягко произнесла Оливия. – В конце концов, он ведь хотел уберечь нас. Не его вина, что всё это… вышло из-под контроля.

– Хорошая память – не всегда благо, – ответил ей брат. – Но забыть то, что было, я не в силах. А вот на твою память, как я посмотрю, повлияло обещанное вознаграждение.

– Не обвиняй меня в алчности, прошу, – жалобно сказала Оливия, – ты ведь знаешь, что это не так. Но разве плохо будет перестать мотаться по этим унылым пансионам и осесть где-нибудь в тихом живописном месте? Не считать каждый пенни, может быть, даже купить небольшой домик с садом… – лицо её вновь приобрело мечтательное выражение, щёки разрумянились. – Ты смог бы жениться и завести детей. Я бы непременно сдружилась с твоей женой, и мы бы жили все вместе, как настоящая семья! Из меня получится отличная тётя для двух или трёх сорванцов. Как думаешь, велики ли шансы на то, что у тебя появятся близнецы? Скажем, парочка глазастых девчонок и двое рыжих разбойников? А в саду будет расти и жимолость, и розы, и мы будем весной пить там чай и поедать горы домашней выпечки с девонширскими сливками.

– Господи, Олив, я и не думал, что тебе настолько не нравится то, как мы живём, – изумился Филипп.

– Так мы поедем? – спросила Оливия брата, взяв его за руку.

– Поедем, – после небольшой паузы ответил тот с нежностью и пожал её тёплую ладонь, но на душе у него было неспокойно.

Пасмурные дни приводили Вивиан Крэббс в уныние. Её практичный ум и взрывной темперамент требовали постоянной смены деятельности. Жажда ярких эмоций и свежих впечатлений нередко толкала её на безрассудные поступки, но сожалеть о них до сей поры ей не приходилось.

Поезд, который мчал её вглубь острова, двигался сквозь серый безрадостный дождь. Капли жирными кляксами расползались по мутному оконному стеклу, и у девушки вырвался унылый вздох.

В Калифорнии, где у них с матерью было множество знакомых и друзей, она всегда находила себе занятие по душе. Пользуясь большим успехом у противоположного пола, юная Вивиан беззаботно порхала с приёма на приём, в перерывах принимая многочисленные приглашения сыграть в теннис или совершить морскую прогулку. К слову, она была просто ослепительна что в белоснежном платье с матросским воротником, что в костюме для игры в теннис и отлично это сознавала.

Завитые по моде белокурые волосы, прозрачная кожа того оттенка, который называют фарфоровым, губы с нежным изгибом и совсем по-кошачьи маняще-раскосые глаза открывали Вивиан дорогу на экран, но именно этот путь был для неё заказан. Старый хрыч, её английский дед, был, по правде говоря, не совсем уж пропащим стариканом, но одна только мысль, что его любимая внучка, в чьих жилах течёт кровь Крэббсов, будет одной из старлеток в порочном Голливуде, приводила его в исступление. Упрямый и свободолюбивый нрав Вивиан протестовал против навязывания чужой воли, но после угрозы лишить её ежемесячного содержания она утихомирилась. «Ничего, – сказала она себе, когда Крэббс объявил ей свой запрет. – Дед уже старый, а я ещё долго буду молодой и прекрасной. После его смерти я получу солидный куш и смогу делать всё, что мне заблагорассудится». Вивиан была убеждена, что основную часть дедовского наследства получит именно она, ведь остальных родственников Матиас Крэббс терпеть не мог.