Иллюстрации для подарочного издания 1916 года.

Художник – Эдгар Альфред Холлоуэй.

«…Я знаю, что тебе очень хочется знать все, что произошло со мною с тех пор, как мы расстались на вокзале Уайтби. Дороги я не заметила, так как страшно волновалась при мысли, каким застану Джонатана…»

Как бы то ни было, он просто старый жадный нищий. Он думает о хлебе и рыбах, когда убежден, что перед ним Бог. Его мания – какая-то странная комбинация. Когда мы его захватили, он боролся, как тигр. Он невероятно силен и больше походил на дикого зверя, чем на человека. Я никогда не видел сумасшедшего в таком припадке бешенства; и надеюсь, что никогда больше не увижу. Счастье еще, что мы захватили его вовремя. С его силой и решительностью он мог бы натворить много бед. Теперь он, во всяком случае, безопасен, так как мы надели на него рубашку и связали.

Сейчас только он проговорил первые связные слова:

«Я буду терпеть, Господин мой. Я уже чувствую приближение этого. Время наступает – наступает – наступает!»

Сначала я был слишком возбужден, чтобы заснуть, но этот дневник успокоил меня, и я чувствую, что сегодня буду спать.

Письмо Мины Мюррей к Люси Вестерн

24 августа. Будапешт

Дорогая моя Люси,

Я знаю, что тебе очень хочется знать все, что произошло со мною с тех пор, как мы расстались на вокзале Уайтби. Дороги я не заметила, так как страшно волновалась при мысли, каким застану Джонатана.

Застала я бедняжку, в ужасном виде – совершенно исхудалым, бледным и страшно слабым. Глаза совершенно утратили свойственное Джонатану выражение решительности, и то поразительное спокойствие, которым, как я часто говорила тебе, дышало его лицо – теперь исчезло. От него осталась одна лишь тень, и он ничего не помнит, что с ним случилось за последнее время. Во всяком случае, он хочет, чтобы я так думала. Видно, он пережил страшное нравственное потрясение, и я боюсь, что если он станет вспоминать, это отразится на его рассудке. Сестра Агата – доброе существо и прирожденная сиделка – рассказывала мне, что в бреду он говорил об ужасных вещах. Я просила ее сказать, о каких именно; но она только крестилась и ответила, что никогда не в состоянии будет этого передать, что бред больного – тайна от всех, и что если сестре милосердия и приходится услышать какую-нибудь тайну во время исполнения своих обязанностей, то она не имеет права ее выдавать… Он спит… Я сижу у его постели и смотрю на него. Вот он просыпается… Проснувшись, он попросил, чтобы подали костюм, так как ему нужно было что-то достать из кармана. Сестра Агата принесла все вещи Джонатана. Среди них я увидела записную книжку. Мне очень хотелось прочитать ее, поскольку я догадалась, что найду в ней разгадку всех его тревог. Вероятно, он угадал это желание, так как вдруг попросил меня отойти к окну, сказав, что ему хочется остаться одному на короткое время. Немного погодя Джонатан подозвал меня, когда я подошла, он обратился с очень серьезным видом, держа записную книжку в руках, со следующими словами: «Вильгельмина, ты знаешь, дорогая, мой взгляд на ту откровенность, которая должна царить в отношениях между мужем и женой: между ними не должно быть никаких тайн, никаких недоразумений. Я пережил сильное нравственное потрясение; когда я вспоминаю о случившемся, то чувствую, что у меня голова идет кругом, и я положительно не знаю, случилось ли все это со мной в действительности или же это бред сумасшедшего. Ты знаешь, что я перенес воспаление мозга, знаешь, что был близок к тому, чтобы сойти с ума. Моя тайна здесь в тетрадке, но я не хочу ее знать… Затем я хочу напомнить тебе, моя дорогая, что мы решили пожениться, как только все формальности будут исполнены. Хочешь ли ты, Вильгельмина, разделить со мной мое назначение? Вот моя тетрадь. Сохрани ее у себя, прочти, если хочешь, но никогда не говори со мной об этом».