– А чего им тут?
– Да хрен их разберет. Ахтеры, говорят. Дня три-четыре и взаправду выкобенивались. Эти… как их… преставления давали.
– Да-а? И об чем преставлялись?
– Да ни об чем. Они там эти… вокрубаты. Крутят, значит, это… ну, вокруг. Девка там у них еще такая, ого-го, какая девка. Стрелки мечет. Ничего так, симпатишная. Я б ее, ну, если б случай выдался, так я б ей это бы… не прочь.
– Это маленькая-то? Видал. Че ты в ей нашел?
– Э, не скажи. Она же это… она же знашь, как выгнуться могет, ого! Да…
– Ори тише – неровен час этот услышит, вылезет и сам тебя это… выгнет. Лучше дров подбрось.
– Ох, Зяблик ты, Зяблик и есть. Связался я с тобой… Кажи спасибо, что до кучи надо было Фрицу морду наскоблить, а то б…
– Вот… вот правду про тебя говорят, Шпент, что ты мать родную обкрадешь и за гроши жидам заложишь! Первый же пришел, как хвост подпалили! У, знал бы я, что Хольц меня с тобой поставит…
– Ха-ха, ладно, проехали. Че там у тебя?
– А во. Селедка.
– Бр-р, опять селедка… Обалдел? Чего получше не было?
– Да будет ерепениться – хорошая селедка. Брууновская. Нюхни, коль не веришь.
– М-мм. Кхе-кхе… Вроде, ничего. Хотя, на вид не больно-то казиста.
– Не ндравится, не ешь.
– И-и-эх. Ладно. Нарезай, что ли…
Два бродяги, кутаясь в тряпье, придвинулись к костру. Один из них достал нож, долго примеривался к большущей селедке, лежащей у него на коленях, и наконец распилил ее пополам. Некоторое время оба жевали, с завистью поглядывая в сторону большого полотняного шатра, разбитого у городской стены, потом устроились под навесом, у стены, покидали рыбьи кости в огонь, подбросили дров и стали устраиваться на ночлег.
– Ишь, сидят, – Олле сплюнул и поправил полог. Постоял, задумчиво скребя в затылке. – Как бы лошадь не свели. Выйти, что ль, разобраться, а? Как считаешь, Арни?
– Сядь, не дергайся, – ответил здоровяк, подбросил дров в чугунную печурку и затворил плотнее дверцу. – Пускай сидят. С коптилен их повыгоняли – кончился сезон, а из города уходить не хотят. Так и так – не уйдут, а вот подойти побоятся.
– А может, все ж таки прогнать?
– Пускай сидят. Ложись. Спи.
Олле предпочел не спорить, но из чувства протеста поворчал, лег поближе к печке и отвернулся. Тил, заинтригованный, закутался плотнее в одеяло и сам поплелся к выходу. Приподнял полог. Пару мгновений рассматривал сидящих у костра двоих оборванцев, затем повернулся к Арнольду.
– Думаешь, это за мной?
– Кто знает, – тот пожал плечами. – Но вообще-то, вряд ли. Никто не знает, что ты здесь. Хотя, ты прав – наверняка они из той же кодлы.
Рик вскинул голову, не почувствовав тепла под боком, и суматошно заоглядывался. Гневно пискнул и принялся выпутываться из одеял. Палатка заходила ходуном.
– Тише ты, идолище! – выругался Олле. – Раздавишь…
– В самом деле, Телли, приструни его, – сонно отозвалась Нора из своего угла. – Не ровен час, увидит кто.
– За ветром не заметят, – успокоил ее Вилли.
С грехом пополам дракона удалось уложить обратно. Рик протестовал сначала бурно, потом замерз и угомонился. В последние дни он рос не по дням, а по часам, соответственно, и ел за троих. Единственным, что в нем пока не изменилось, был голос. Прятать его от соглядатаев Тройки становилось все труднее и труднее. Вдобавок, Рику до смерти надоело сидеть на месте и хотелось поразмяться. На счастье всех пятерых вдруг похолодало, и дракона одолела вялость.
Прошло три дня со времени пожара в доме на Канаве. Несмотря на уверения Арнольда, выбраться из города им так пока и не удалось – на каждой улице, у всех трех городских ворот шныряли люди Хольца или Яббера. Арнольд и все его спутники были вне подозрений, но вывезти из города дракона незаметно не было возможности. Арнольд арендовал местечко у стены, передвинул туда помост, поставил палатку и теперь выжидал удобного момента, отгоняя шантрапу и слухачей, а вынужденную проволочку заполнил тем, что обрабатывал под чучело драконью шкуру. Скрыть полностью такую тварь, какой стал Рик, оказалось невозможно, но когда пошел слушок, что кто-то видел «ящеру» в палатке акробатов, Арнольд продемонстрировал явившимся «на стук» стражникам почти готовое драконье чучело, для пущей достоверности набитое соломой и со стекляшками от горлышек бутылок вместо глаз.