Нас проводили в горницу и предложили таз с водой и полотенца. Очевидно, леди приняли за мою жену, и я не стал отпираться, так спокойнее. Мне уже не раз приходилось раздевать женщин и не всегда трезвых, но леди Марина как всегда меня удивила: сначала она охотно поворачивалась, помогая развязывать и расшнуровывать накидку, жилет, платье, но потом вдруг застеснялась, стала вырываться из моих рук и вообще попыталась спрятаться.

Кое-как раздев ее до рубашки, я помог ей умыться и лечь в постель. Хорошо бы напоить ее горячим сбитнем, а вот есть сейчас леди не стоило, дурман нужно вывести из организма как можно быстрее, явно в кувшине было не только вино: слишком огромные и черные зрачки настороженно следят за мной с побледневшего личика.

Выйдя к хозяйке дома, я попросил ее приготовить больше питья, объяснив, что моя супруга съела несвежий пирог в трактире. Гвардейцы, уже сидящие за столом в распахнутых мундирах, даже виду не подали, что удивлены, продолжая уминать холодец и крутую ячменную кашу. Добрая женщина быстро наболтала в вареной воде моченых ягод, и я вернулся в комнату. Леди лежала тихо.

– Леди Марина, я принес вам питье, здесь в углу есть таз – если вам станет дурно, можете воспользоваться; я вернусь примерно через час.

Я вышел и поужинал вместе с гвардейцами. Хозяин оказался местным кузнецом; лениво обсудив дорогу в столицу и цены на оружие, мы собрались спать. Гвардейцам хозяйка постелила тут же в большой и теплой кухне, а меня проводила к 'жене', поинтересовавшись: не надо ли еще чего-нибудь?

Поблагодарив заботливую хозяйку, я лег рядом с леди Мариной, сняв только камзол и сапоги, закрыл глаза и крепко уснул. А проснулся от того, что меня кто-то жарко целовал. За ночь изба остыла, и я прижался к леди в поисках тепла. Она, не просыпаясь, целовала меня, гладила мое лицо, шею, шептала что-то горячечным шепотом и, обволакивая своей нежностью, тянула к себе, в сладкую истому объятий.

Проснулся я утром, солнце било в глаза из маленького окошечка, затянутого пузырем. Во всем теле царила легкость, кровь бурлила в жилах; оглянувшись, я замер: леди лежала, сжавшись в комочек, так что ее не было видно под одеялом, на простыне расплывалось пятно. Вздрогнув, я вспомнил жаркие поцелуи и потянулся к леди Марине и тут же отдернул руку: она горела! Сдернув одеяло, я онемел: пунцовое лицо, закрытые глаза, частое неглубокое дыхание, все говорило о серьезной лихорадке! Везти леди дальше нет никакой возможности! Что делать?

Первым делом, сделав леди компресс из свежего полотенца и воды для умывания, я, умывшись и одевшись, вышел к столу. Гвардейцы уже поели и сидели, лениво попивая чай в ожидании меня.

– Господа, – обратился я к ним, – леди заболела, везти ее дальше нет возможности. Почтенный, – спросил я кузнеца, – нет ли в вашей деревне лекаря либо травницы?

– Есть, – вздохнул он, – жена моя травами лечит.

Кузнечиха вышла из-за печи и улыбнулась, пряча руки под передник.

– Помогите моей супруге, прошу вас, вчера она чувствовала себя хорошо, но у нас был нелегкий путь.

Женщина кивнула и вместе со мной прошла к леди. Увидев пятна на простыне, ничего не сказала, ощупала лоб, руки, заглянула в глаза и сказала:

– Ничего страшного, милорд, это неопасная лихорадка, простуда и отравление ослабили организм, дня три – и леди будет свежа, как цветок.

– Хорошо, делайте, что считаете нужным, я все оплачу.

Кузнечиха позвала старшую дочь и велела ей заварить травы и принести чистую рубашку для больной, а я вышел во двор. Хотелось ударить кулаком по ровным бревнам избы, пнуть кипу соломы, просто крикнуть в серое небо: