Генри прикрыл глаза. Внезапно вокруг раздались крики «наверху!», «скорей!», «вот он!» – но Генри не стал смотреть. Он уже знал. Он видел…

…как всадники в белых плащах врезаются в серую массу людей, облепившую землю под стенами города…

…как тяжелые ворота распахиваются, изрыгая ярость и месть…

…как солнце, прорываясь из-за душной пелены облаков, вспыхивает ослепительным светом на серебряных крыльях…

Защитники стен покидали свои места, бежали к Южным воротам, чтобы приветствовать королеву, въезжавшую в город со своей свитой. Генри слышал гул толпы, радостный, совсем не похожий на напряженный, пугающий шум битвы.

Он остался на стене один.

Послышались торопливые шаги, кто-то тронул Генри за плечо.

– Милорд.

Генри открыл глаза. Ленни склонился над ним, голубые глаза смотрели встревоженно и с легким укором.

– Почему вы не попросили никого вам помочь?

Генри слабо усмехнулся:

– Ленни, тут у всех хватало других забот, кроме идиота с разбитым коленом. Я даже кровью не истекаю. И вообще тут хорошо и удобно.

Ленни фыркнул:

– Вас все ищут, милорд. Уорсингтон встретил королеву в замке, упомянул ваше имя. Мне кажется, вам нужно там быть.

– Он знает про Гелленхорта?

– Да.

Генри снова прикрыл глаза.

Он не успел приготовиться к тому, что она здесь. Больше всего на свете он сейчас хотел немедленно увидеть Джоан – и боялся этого.

Боялся того, что увидит.

– Милорд, если хотите, я передам, что вы ранены, что не можете явиться…

Генри вздохнул и взглянул на слугу.

– Я не ранен. У меня разбито колено и подвернута нога. Ничего особенного.

– Тогда позвольте, я помогу вам подняться.

Отчасти Генри повезло – от Рейнгарских ворот до замка было ближе всего. Не повезло ему в том, что дорога на замковый холм, поднимавшийся над городом, вела круто вверх и состояла по большей части из ступеней. После первой трети пути он готов был сдаться. После второй – возненавидел все и всех, кто заставлял его подниматься по этим ступеням, включая себя. Когда они дошли до площади перед входом в замок, Генри было уже все равно. Весь мир сосредоточился в безумной боли в ноге, настолько сильной, что он уже стал воспринимать ее как отдельную, почти разумную часть себя.

От входа в замок к дверям в тронный зал вела лестница. Большая, пологая – она осталась с тех пор, когда короли считали необходимым въезжать к себе домой верхом. Генри глухо выругался и начал подниматься. Ленни шел рядом, готовый подхватить, – но Генри казалось, что, стоит ему опереться, он потеряет всякую готовность идти вперед.

У входа в зал стоял караул, при виде Генри они поспешно распахнули высокие дубовые двери. Генри проковылял мимо – и остановился.

В зале было много людей. Некоторые, как Уорсингтон, в светской одежде – члены городского совета, крупные купцы. Однако большинство было в доспехах и белых плащах – лорды и рыцари без титула, как будто сошедшие с гравюры, излучающие силу, уверенность, победу…

Он увидел ее не сразу – белый плащ и кольчуга никак не выделяли ее в толпе. Королева стояла возле одного из высоких окон. Она обернулась, когда двери захлопнули за его спиной, и сделала несколько шагов навстречу Генри. Остановилась, сложив руки перед собой.

– Лорд Теннесси, – произнесла королева, и при звуке ее голоса все разговоры в зале мгновенно прекратились.

Королева Джоан спокойно смотрела на Генри.

И он понял, что они проиграли. Они с Сагром не справились. Не имело никакого значения, что к нему обращалась женщина, а не дракон, что ее глаза были ореховыми, а не желтыми. Они проиграли. Они потеряли Джоан.

– Моя королева, – Генри заставил себя ответить – потому что все вокруг ждали, что он ответит на ее приветствие. А затем медленно и осторожно, чтобы не упасть, он преклонил колено – вовремя сообразив, что ни в коем случае нельзя опускаться на правую ногу – и опустил голову, очень низко, пряча от всех лицо, чтобы никто не заметил ужаса и тоски, которые его при этом охватили.