Он подождал, пока затихнут последние выкрики, еще раз окинул всех взглядом, как оглядывал всегда корабль перед боем – и звучным низким голосом, привыкшим выкрикивать команды в грохоте сражения и в шторм, воскликнул:

– Начинаем!

Солнечные часы на башне показывали четыре часа пополудни. Городская стража пыталась достать из-под одного из снарядов последнего участника. Тот громко стонал всякий раз, когда его пытались вытянуть за руки – комплекция у парня была внушительная, и широкая грудь, придавленная маятником, застряла намертво. Стражники тянули, парень стонал – толпа выжидающе и устало потела.

Соревнования шли туго. Несколько человек дошли до середины – но все срезались на маятниках. Кто-то, более разумный, сходил с дистанции сам, кто-то пытался пройти – тех уносили на руках. Курт сидел, грустно подперев голову рукой. Он уже понял, что идея повесить маятники в два раза чаще, чем в прошлом году, чтобы внести разнообразие, была провальной. Конечно, если до конца никто так и не пройдет, он может сэкономить – но Курт знал, что это не лучший вариант. Толпе нужна была победа. Ей нужен был герой, про которого сложат балладу – пока что баллада получалась только о тридцати неудачниках. Двадцати девяти, если быть точным.

Стражники наконец смогли вытянуть громилу – тот с жутким ругательством свалился с помоста, да так и остался лежать в пыли. Курт прищурился, рассматривая толпу участников. Она заметно поредела. Никто уже не бежал к старту, надеясь на удачу. Глашатай напрасно выкрикивал имена, записанные в алфавитном порядке, – участники не спешили отзываться.

«Пора закругляться», – подумал Курт, как вдруг заметил какое-то движение на старте. Сквозь гул заскучавшей толпы он не мог разобрать слов – но тут на помост запрыгнул паренек. Курт снова прищурился. На пареньке были только рубаха и широкие холщовые штаны – босые ноги чернели на фоне свежих сосновых досок. Глашатай поднялся на возвышение – и громко крикнул:

– Джо Дрейк!

Курт прищурился еще сильнее. «Ребенок, – подумал он. – Сейчас у меня на соревнованиях погибнет ребенок – и тогда толпа меня прибьет. А потом городской совет четвертует. И наложит штраф».

Курт мгновенно поднялся. Шум в толпе утих. Капитан в сопровождении двух стражников спустился с трибуны и прошел по краю помостов с препятствиями к старту. Паренек стоял, скрестив руки на груди.

– К соревнованиям допускаются только совершеннолетние, – заявил Курт, выходя на стартовую площадку. Одна из досок громко скрипнула под сапогом. Курт поморщился.

– В Дельте совершеннолетие наступает с семнадцати, – спокойно заметил паренек высоким голосом. Курт внимательно присмотрелся к его лицу, с тонкими, изящными чертами, скорее уместными на гравюре, изображающей высокородных кавалеров и дам, чем…

Курт присмотрелся еще внимательней.

– И только мужчины, – прошипел он еле слышно, подходя ближе к девушке, – а было совершенно очевидно, что перед ним стоит девушка. Возможно, ей даже было семнадцать – но это уже ничего не меняло.

Девушка усмехнулась – жестко, недобро – и тоже сделала шаг вперед. Пристально посмотрела ему в глаза. Он заметил, что они у нее очень странного цвета – как будто бы зеленые, но при этом с еле заметными желтыми всполохами.

– Мне нужны деньги, – девушка почти шептала, но Курт слышал каждое слово очень отчетливо.

– Нет, – сказал он твердо. – Никаких женщин и детей.

– Я не женщина, – усмехнулась девушка. – И не ребенок.

Ее глаза гипнотизировали, сбивали с толку. Курт раздраженно моргнул.

– Жить надоело, девка? Ты и до середины не дойдешь.

– А если и так? Это мое дело.