– О, как я теперь вас понимаю, девочки, как понимаю…

Она, как и Федя, сбежав в свое время от чрезмерной мыслительной нагрузки, теперь страдала от ее нехватки. Потому не столько бандонеон привязал меня к ним, сколько возможность полноценного, равного духовного общения. Дети, напротив, такой потребности не испытывали. Им не было и трех лет, когда семья покинула столицу. Москва не успела для них стать малой родиной. Но и стать своими для немногочисленных местных сверстников также не вышло: большую часть жизни Герман и Валя проводили на острове, куда другие дети добирались редко и вовсе не для того, чтобы работать. Дети Камневых отчетливо понимали, что они другие, не такие, как все. Мало того что они не отсюда, но и, возможно, очень возможно, что они здесь не навсегда.

Деревенские (об этом мне поведал всезнающий Гришка) называли детей Камневых «дикие», ставя ударение на второй слог. Юные островитяне действительно не были ручными. Они умели жить своим умом и самостоятельно принимать сложные решения. Две истории, которые я узнал с перерывом в полгода (с сентября по март) хорошо иллюстрируют как эти умения, так и эту «дикость».

Первая была связана с закрытием ряда отдаленных школ, где не могли набрать учеников. Оставшихся переводили в Старцево. В одночасье образовалось сразу несколько относительно полноценных старших классов (я этого уже не застал). Однажды ученики, лет на 6—7 старше двойняшек, попытались зацепить странную парочку, так сказать, «поставить городских на место». Даня в тот день не работала – она была на острове, о чем местные знали. Германа, Валю и Мелкого, которому и трех тогда не было, неподалеку от деревенской пристани окружила толпа воинственно настроенных подростков.

Младшие Камневы, вместо того чтобы звать на помощь или бежать, неожиданно для местных стали спина к спине. Поставив под ногами Мелкого, брат с сестрой достали ножи. «Откуда и зачем у детей ножи?», – недоумевал Гришка, видевший всё своими глазами. У меня этот факт не вызвал удивления. Я прекрасно знал, что нож был частью «полевого набора» каждого из Камневых, кроме Мелкого, разумеется. Набор включал в себя, помимо швейцарского ножа, ручной светодиодный фонарик, монокуляр на 1 000 метров и простой кнопочный мобильник. Без этих вещей ни один из Камневых не выходил из дома. Всегда нужно что-то отрезать и завинтить, далеко видеть, посветить и быть на связи, понятное дело.

Так что не ножи были удивительны, а поведение их владельцев. Оторопевшие местные, явно не ожидавшие подобного, замерли и стали нервно переглядываться, потеряв всякую инициативу. Окончательно выбил их из колеи Мелкий. Держа Валю за руку, он вдруг присел и взял в руки осколок кирпича. Выражение лица малыша давало однозначно понять: он бросит камень в любого, кто посмеет тронуться с места. Между тем Герман, верно оценив ситуацию и понимая, что она долго не может быть столь же благоприятной, приказал Вале, которая стояла лицом к озеру.

– К лодке! Идем! Не разрываясь! Идем!

И они пошли. В шесть ног, не расцепляясь и не сводя глаз с нападавших. Местные закричали, угрожая всеми возможными цензурными и нецензурными словами. Некоторые из них наигранно бросались вперед, но быстро возвращались на место – перед их носами замелькали ножи, а Мелкий бросил в сторону нападавших камень. Не попал, но сразу подобрал следующий. Так дети дошли до мостка, с которого они забрали меня в первый день. Герман прикрывал брата и сестру в одиночку взятым с каяка веслом, пока Валя не спустила каяк на воду, усадив в него Мелкого, и не села сама. После этого Герман под свист и улюлюканье толпы шагнул в лодку и оттолкнулся веслом от берега. Казалось бы, бегство. Но это была победа. На следующий день Герман и Валя – Мелкого они всеми правдами и неправдами оставили дома – вошли в школу под гробовое молчание местных, околачивающихся возле крыльца. Ни до, ни после они больше не пытались поставить «диких» на место.