Вышло так, что ей надо жить в одной комнате с моей дочкой. Дочку тоже Надей звать, она в седьмом классе. Ну, стеснили эту принцессу, а как иначе? Ну действительно, мама заставила все подоконники киселями своими и холодцами… так ведь для кого она старается? Для семьи, для той же внучки!

…Позавчера, Марина Максимовна, я узнаю, что моя дочь заперла бабушку в ванной комнате. На три часа! К ней, видите ли, подружка пришла, и старуха им мешала. Чего церемониться? Заперла – и все. И не просто заперла, а забыла ее там!!! Часок с подружкой побалабонила, а потом они в кино убежали. Жена пришла с работы, только тогда и выпустила…

– Может быть, это просто шалость? Жестокая, да… но все-таки шалость? – спросила Марина.

– Если бы так! Я ведь не сразу ее выпорол… я сперва говорил с ней, хотел понять. Оказывается, она стесняется бабушки! Краснеет, видите ли, за ее речь, за все повадки ее… Перед подругой, которая – кто? Которая дочь журналиста-международника!

Он замолчал, выжидательно глядя на Марину.

– Так вы что… совета у меня просите?

– Да! И объяснения: почему наша молодость так безжалостна бывает, так неблагодарна? Почему наша образованность так… некультурна? Если я верно понимаю это слово – «культура»…

– Вот вы о чем… – пробормотала она. Ей казалось, что она видит его впервые.

– Да! Я, наверное, не смог бы написать сочинение «Почему провалился „Гамлет“?». Я, может, не понял бы, что постановка плохая… Зато я помню, что там говорится про связь времен. Говорится?

– «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить!» – тихо прочла Марина.

– Вот-вот. Нельзя, чтоб она порвалась, правильно? Ни на один день нельзя допустить! А вы допустили сегодня… И мне морока теперь – обрывки соединять!

Он подождал: может быть, Марина возразит, станет обороняться. Нет, она молчала. Ее шея, умевшая приобретать такое гордое выражение, сейчас была слабой, и казалось, что ворот черного свитера велик ей на несколько размеров.

Кирилл Алексеевич со вздохом вспомнил про магнитофон и стал производить с ним какие-то манипуляции, нажимая на клавиши.

– Что это вы делаете?

– Стираю! Я на вас никаких материалов не получал. И без того работы хватает… – раздраженно и не очень уверенно, словно наугад, он повернул один рычажок, другой – и поставил-таки на «стирание».

– Я помню, – сказала Марина, – это про Эмму Палну… Вы думаете, я не имела права?..

– Да-да, про нее, про меня, про мое солдафонство… Конечно, не имели. Это я даже обсуждать не хочу.

– Но когда ребята спрашивают в упор…

– Марина, – обойдясь почему-то без отчества, прервал он. – Вам повезло: вы соединили призвание и кусок хлеба. Случай ведь не ахти какой частый. А у Эммы Павловны не вышло так… Жалко, симпатичная женщина. Ребятам, может, не под силу еще понять ее беду, а вы-то должны… Заблудился человек, не туда попал. Это как если бы вас сделать дипломатом – представляете, какая угроза миру?

Ее грубы дрогнули, попытавшись улыбнуться.

– Вы так и не помирились с дочкой?

Он покачал головой непреклонно:

– Бабка – та уже простила. Я – нет.

– И вы всерьез от меня ждете совета?

– Жду! А как же? Вот если б моя Надька училась у вас, ходила бы к вам домой, как эти из десятого «Б»… Те же песни слушала бы и сама пела… Даете гарантию, что тогда не воспиталось бы такое свинство? Французские стихи, музыка, «Гамлет», Пушкин с Ахматовой, сказки Шварца – это гарантия? – сверлил он ее.

– Я всегда была уверена, что – да, – тихо сказала Марина.

– А сейчас?

– И сейчас… на девяносто процентов.

Недостающие десять процентов злили ее, беспокоили.

– Я часто думаю, – вздохнула она, – может, это просто чванство, просто дурацкое домогательство, как у алкашей, вроде «Ты меня уважаешь?!» – хотеть, чтобы смотрели на нас, запрокинув головы, снизу вверх? В старших классах… Кто мы? Не академики же Королевы, не Ландау, не Товстоноговы, не Шостаковичи! Уважение – его разве выклянчишь? Или выдавишь страхом? Черта с два! Снизу вверх – не выходит: очень выросли ребята, акселерация! Ведь не потому же я выше их, что они сидят, а я стою на уроке!