– Мам, мне страшно… тут демоны…

Знакомые нотки задели какой-то маленький колокольчик в сердце Анастасии. Эти слова Филипп часто говорил в детстве, когда ночью ему чудились всякие чудовища. Он вставал около материнской кровати и ждал, пока мама не проснётся, не спросит, что случилось, и не прогонит тех, кто потревожил его сон.

– Сынок, здесь нет никаких монстров. Только ты и я, – Настя медленно приблизилась к матрасу. – Нет никаких демонов. Я не подпущу их к тебе. Вылезай, дай мама тебя поцелует, это усилит защиту!

Силуэт под одеялом придвинулся ближе и жалобно пролепетал:

«Поцелуй»

Мама сделала ещё один шаг вперёд.

«Поцелуй…»

Ещё шаг. Голос сына зазвучал как-то иначе, словно он готов сорваться на плач… на плач ли?

«Поцелуй…»

Шаг… Голос исказился, стал ниже и грубее, как случается, когда кто-то наполнит лёгкие порцией элегаза.

«ПОЦЕЛУЙ!»

Перешёл на крик. Низкий тембр отскочил от одной стены к другой, волной налетел на женщину и ударил в барабанные перепонки. От её материнских чувств не осталось и следа. Внутри клубком перемешались лишь злость и страх. Это не её сын! Это нечто в его обличии… демон?! До него осталось несколько шагов. Настя сжала кулаки и уверенно подлетела к простыне. Она схватилась за край ткани и сдёрнула покров. Простыня полетела в сторону. А на её месте не оказалось никого. В глазах потемнело, сердце ушло в пятки. Стеклянные глаза Насти наполнились влагой.

«Чёрт! Что это мать вашу было!» – закричала она в своей голове.

– ПОЦЕЛУЙ СЫНУЛЮ!

Мерзкий кряхтящий женский голос проскрипел за спиной. Голова сама по себе повернулась, настолько резко, что дёрнуло шейный нерв. Анастасия в ужасе посмотрела в направлении голоса. Картина. Девушка, чей портрет был выведен на полотне, пристально смотрела на неё снизу вверх безумным, безжизненным взглядом. Страх сковал ноги. Разум помутнел и уже не мог отделить реальность от страшных иллюзий.

– ПОЦЕЛУЙ… – вторил голос.

– Господи помилуй, Отче наш, избавь от Дьявола, от нечистой силы, во имя ангела твоего Михаила и Богородицы Марии…

Женщина скрестила пальцы рук и принялась начитывать молитву, которую толком не знала, но слышала в детстве от матери. Она никогда особо не верила и не ходила в церковь, но сейчас надеялась, что это поможет ей избежать страшных видений, потрясших её разум. На мгновение голос замолк. Портрет девушки продолжал смотреть на неё, но уже не безумным, а каким-то молящим взглядом. Её губы зашевелились, как губы покойника, шепчущего последнее желание перед тем, как закрыть глаза:

«Für Hëlfen…»

Страшный крик сотряс деревянный пол и стены чердака. Девушка с картины истошно кричала, перемешиваясь с паникой в голове Насти и приобретая похожие нотки с визжащей свиньёй, которой заживо срезают рульку, уши и пятак. Её глаза выпучились и налились кровью. Бледные губы застыли, пытаясь выдавить букву «а». Хр-рщ! Конопляное полотно растянулось. Раздался треск. Огромный кривой коготь проткнул ткань и одним движением разорвал её по центру, где была изображена девушка. Капли крови образовались на месте разреза и тонкими струйками потекли из-под деревянной рамы. Из центра медленно выползла чёрная худая рука с длиннющими когтями. Она взялась за край картины, как в это же время показалась ещё одна такая же и тоже взялась за противоположный край. Когти царапнули пол. Вслед за этим из дыры выплыли чёрные, облитые дёгтем редкие волосы, сквозь которые просвечивала бледная голова. Хищные выпученные круглые глаза выглянули из глубины. Болотно-мертвецкий оттенок кожи вызывал блевотное ощущение, сальные морщины на лбу, переносице и под глазами, тяжёлые мешки – всё это создавало образ живого трупа, всплывшего посреди болотной тины. Разведённые в стороны злобные зрачки оценивающе смотрели на Настю, которая, скрючившись, но не шелохнувшись, остолбенело пялилась на тварь. Она не издавала ни звука, лишь еле заметные движения губ говорили о том, что она до сих пор читает молитву.