Позвольте мне в нескольких следующих главах обрисовать, почему все-таки это была Россия и каким образом вообще могла состояться та невероятная встреча.

Весной лед на Неве в Санкт-Петербурге ломается с грохотом пушечной пальбы, разносимой по всему городу, а к самой реке возвращается полноценная жизнь. Огромные серо-голубые льдины, подталкиваемые быстрым течением освобожденной реки, устремляются в Балтийское море. В жизни каждого человека бывают моменты, когда кажется, что все произошедшее с ним прежде вело к одному-единственному пробуждению. Весной 1967 года именно это произошло со мной во время моей первой поездки в Ленинград и стало началом путешествия, полного личных открытий и изменившего мою жизнь. Та первая встреча со страной, которой мне предстояло со всей страстностью посвятить свою жизнь, до сих пор в деталях запечатлена в моей памяти, будто произошла вчера.

Мы с мужем решили, что раз уж то, что мы между собой называли просто книга («Николай и Александра»), почти завершено, нам необходимо самим увидеть город, являвшийся местом действия событий, которые так живо занимали наши умы на протяжении четырех лет. Чтобы оплатить эту поездку, мы позаимствовали деньги из собственной страховки. Мы долетели до Хельсинки, где сделали пересадку, чтобы добраться до Ленинграда. Аэропорт в Хельсинки по тому времени был скромным и небольшим: никаких сверкающих хромом залов или модных магазинов. Смеркалось. На другом конце летного поля стоял в ожидании пассажиров одинокий самолет с угрожающими кроваво-красными буквами «СССР». Путь до него казался неблизким. На верхней ступеньке лестницы стояла неряшливо одетая стюардесса, которая неприветливо взглянула на нас и проводила в старый самолет. Кресла были изношенными и грязными. Там стоял странный запах: смесь дезинфекции и чего-то вроде сладких апельсиновых конфет, всепроникающий аромат, который я вдыхала снова и снова в отелях и ресторанах в Советском Союзе. В самолете мы оказались единственными пассажирами, если не считать британского торгового агента, намеревавшегося продавать обувь.

Меня переполняли опасения в отношении поездки в Советский Союз. Я помнила о Сталине и кровавых расправах и ужасах, о которых читала, и истории, поведанные мне матерью, о том, какой была Россия перед Революцией. Уцелело ли что-нибудь от той России? Что я встречу сейчас? Но во время полета, когда я смотрела вниз на обширные темные леса под нами, я почувствовала странное волнующее чувство узнавания. После приземления, выйдя наружу, я вдохнула воздух, пахнувший свежим снегом, и тут у меня появилось могучее ощущение, что я добиралась до этой страны очень долго. А когда я оказалась перед таможенным инспектором с золотыми зубами и в меховой шапке и старым носильщиком в стоптанных сапогах, мне показалось, что все это я раньше уже видела.

Облезлый Ленинградский аэропорт оказался немногим лучше лачуги*. «Есть ли у вас порнография или Библия?» – хрипло спросил меня единственный таможенник.

Нас ожидал молодой человек из Интуриста. У нас не было никаких представлений о том, чего нам ожидать. Кроме всего прочего шла холодная война. Но когда мы вместе с интуристовцем удобно разместились в машине, водитель которой не говорил по-английски, наш гид нетерпеливо спросил: «Вы знаете Сэлинджера?»

Я могла ожидать чего угодно, только не такого первого вопроса. На мгновение я подумала, что он имеет в виду хорошо известного журналиста Пьера Сэлинджера, но нет, это был писатель Джей Ди, или Джером Дэвид Сэлинджер. Мы ничем не могли помочь нашему гиду. Он знал намного больше нашего о Сэлинджере и его работах и гордо сообщил, что пишет диссертацию об этом знаменитом авторе. Это было совсем не то, к чему меня дома готовили перед поездкой в Советский Союз.