Она никогда не занималась легкой атлетикой. Это мать рассказывала, как в университете участвовала в эстафете. Ей показалось, что сейчас она чувствует то же самое, что мать в последнем забеге.

«Я отдала палочку и упала. Но испытала не боль, а облегчение…»

Катерина, можно сказать, тоже упала. На жесткое сиденье чужого грузовика, покрытое вытертым гобеленом. Но теперь она может отдышаться. Глядя на шоссе, Катерина пожалела, что в середине воскресного дня нет пробок. Если бы они были, то она долго-долго ехала бы вот так, пассажиром. Ни о чем не заботясь.

С высокого сиденья ей видно дальнее поле, зелень которого побелил неурочный снег, за ним – берег водохранилища, на котором колебались две крошечные лодки. Ей нет никакого дела до серой «Волги», которая, себя не помня, лезет под «бычок» – это с ее-то маневренностью кирзового сапога, как говорит гаражный сторож, профессор всяческих дорог и бездорожья. Не ее забота и монстр с бетонными плитами в кузове, припавший к обочине, мигая всеми фонарями. Не ей его объезжать.

Как здорово – не отвечать за себя хотя бы несколько минут!

«Устала, да?» – насмешливо спросила себя Катерина. И снова поймала на себе взгляд водителя. Хочет спросить? Или услышать? Скорее всего услышать – привычные дамские причитания. Не дождется.

Но если признаться самой себе, то в последнее время все идет не так. Как будто жизнь застряла на двадцать втором января. Это число, как уверяет ученый-англичанин, самый худший день года для всего человечества. Он вычислил его по собственной формуле. Подумав, Катерина согласилась с ним: на самом деле тоскливый день. Он приходит после долгих-долгих праздников, которые нарушают привычный ритм жизни, срывают планы. В этот день всегда плохая погода. Возникает тревожное чувство – надо что-то менять, но сил нет.

Может быть, Катерина не сразу согласилась бы принять это число как худшее, но именно двадцать второго января она разбила первую кружку из двух.

Она помнит, как стояла над тем, что недавно было изящным фарфоровым телом. В руке остался вопросительный знак – ручка от кружки, расписанная мелкими красными розочками.

Такие же розочки она видела на осколках белого фарфора, когда опустила глаза и посмотрела на кухонный пол. Надо же – вдребезги. В точности как жизнь с мужем, который подарил две одинаковые кружки перед свадьбой. Она так полюбила их, что, даже расставшись с ним, не разлюбила кружки. Не позволила себе соединять чувства к ним с чувствами к дарителю.

А вчера разбила вторую. Она стояла над ней так же, как двадцать второго января. И так же за окном падал снег, хотя ему не положено это делать в апреле.

Но вчера, выметая осколки, испытывала другое чувство: что-то закончилось, она от чего-то освободилась. Не значит ли это, что образовалась не пустота, а место, на котором возникнет что-то новое?

Водитель приоткрыл окно, Катерина уловила в воздухе можжевеловый запах, хотя, казалось бы, откуда ему взяться на дороге. Потом увидела картонную отдушку – она качалась от ветра над передним стеклом. Катерина скосила глаза и снова столкнулась с глазами «матиза». Помыть не мешает – и фары, и корпус. Помоет. Скоро.

Собственное спокойствие, не напускное, не по внутреннему приказу, а неподдельное, настоящее, нравилось и удивляло. Как приятно – не отвечать за себя! А так не похоже на нее – взять и доверить свои проблемы чужому человеку. Самой сидеть рядом, смотреть по сторонам, дать мыслям расслабленно перетекать от одного к другому. Без тревоги, утомившей ее. Совершенно ясно, что разбитые кружки, внезапный каприз машины – результат постоянной неутихающей тревоги. Что ж, ничего удивительного. Она давно жила как на автопилоте.