– Добро. – Трубецкой радостно потер руки. – Что ж, теперь все казаки на моей стороне будут. Еще пару дней полежу для верности да явлю им чудо исцеления.
Он тихо рассмеялся, а потом, спохватившись, прикрыл рукой рот. Иван, который весь разговор с удивлением его разглядывал, наконец решился спросить:
– А как ты бледный-то такой да исхудавший, батюшка? Всамдель ровно преставиться собрался.
– Полежи тут столько не жрамши. Ладно, Ивашка, теперича ступай, а после ты мне еще будешь надобен. С казаками станем сговариваться.
Проводив взглядом писаря, Трубецкой торжествующе щелкнул пальцами – получилось!
Глава 11
Филимон осторожно открыл дверь и заглянул в комнату Пьера. Мальчик сидел на лавке, на коленях у него лежал толстый фолиант. Писарь открыл рот от удивления: неужели читает?! Подошел поближе, глянул – фу-ух, книга лежит вверх ногами, значит, ребенка просто привлекли красивые закорючки.
Ласково погладив малыша по голове, Филимон сел рядом.
– Как ты тут, чадо?
Пьер с готовностью улыбнулся. Еще бы не порадоваться, когда в последний момент успел книгу перевернуть. Он представил себе, как удивился бы писарь, узнав, что трехлетний ребенок целыми днями читает. Да, забавно получилось бы.
Филимон принялся было что-то рассказывать, но в этот момент дверь снова распахнулась, и вошла Агафья.
– Ты чего тут? – хмуро спросила она, обращаясь к писарю.
– Да вот, решил с мальцом посидеть, расскучать его. А то он все один да один. Федор Иваныч не велел его гулять пускать, студено больно. Да и сказывают всяко…
– Что сказывают?
– Да так, – смутился Филимон. – Вроде как мальчонку извести хотят. Аль не слыхала?
Агафья слегка покраснела и отрезала:
– Нет. Ты это… ступай отсель. Прибраться мне надобно. И Петьку забери.
Что-то в ее голосе насторожило Пьера, и он решил остаться. Кто эту няньку знает, вдруг подложит что-нибудь. Он демонстративно встал, скинув книгу с коленей на лавку, и засеменил к столу, на котором рядом с чернильницей лежало гусиное перо и чистый пергамент. Все в доме уже привыкли, что он частенько «рисует», а попросту – калякает, и никто ему в этом не препятствовал. На самом деле Пьер пытался освоить маленькими ручками навыки письма, маскируя буквы под каракули.
– Куда ты? Кыш! Сказываю же, приборка у меня тута. Филимошка, унеси его.
Писарь попытался взять Пьера за руку, но тот заартачился: нахмурился, выпятил губы и приготовился орать. Но этого не потребовалось.
– Не хочет Петруша уходить.
– Да что ж такое, – всплеснула руками Агафья. – Аль глупости мальчишки титешного тебе важнее наказа боярина?
– Негоже посланника Божьего неволить, – отрезал Филимон и вышел, закрыв за собой дверь.
Мамка с негодованием посмотрела на Пьера.
– У, аспид…
Но тот, нимало не смутившись, принялся за свои каракули. А Агафья, поворчав, начала протирать слюдяные ромбики окна. Она почти успокоилась, но вдруг задела за жестяной рожок для свечи, торчащий из стены, и вскрикнула. Пьер вздрогнул, рука его дернулась, чернильница опрокинулась, и на вышитой скатерти расплылось уродливое пятно.
– Да что ж ты творишь, негодник?! – взвизгнула мамка. – Меня ж Федор Иваныч прикажет на конюшне сечь за твое баловство!
Схватив с лавки рушник, она замахнулась на Пьера. Но тот стащил с ножки тапку, кинул в нее, проворно скользнул под стол и затаился. Нянька пришла в бешенство и вне себя зашипела:
– Ах ты возгря[9]! Доколе ж мне еще терпеть-то? Ну, ниче, ужо Ефимка-конюх тебе задаст! Вмале придет твоя смертушка, и я от тебя избавлюсь!
«Ничего себе! – опешил Пьер. – Меня эти компьютерные людишки еще и убить хотят?! И нянька тоже?! Так вот о чем говорил Филимон!»