Злости и возмущению требовался выход. И мы его неожиданно нашли. Ненавидя и устраивая друг другу пакости.

Всякий раз, когда мама убеждала меня, что мы с Даном обязательно подружимся и станем роднее любых кровных братьев и сестёр, я втайне злорадно ухмылялась и создавала план очередной мести. Ни о какой дружбе и речи идти не могло.

Наша война быстро вышла за рамки только «нашей». Это произошло зимой. Первой моей зимой, которую я встретила в новом городе и новой школе. Дан долго придумывал мне новое обидное прозвище, что неудивительно. Я была убеждена, что его мозг размером не больше обычной горошины. Но и горошина всё-таки оказалась на что-то способна.

— Рита — дочь троглодита! — выплюнул Дан мне в лицо на очередной перемене и засмеялся вместе со своими дружками.

Возможно, сама рифма была не такой уж и обидной. Я бы могла придумать и похлеще, но суть заключалась в другом. Дан обидел не меня, а мою память об отце. Вряд ли он своим крошечным мозгом мог познать всю глубину своей дурацкой рифмы, но для меня это была запретная тема. Память об отце никто не имел права трогать. Поэтому, взбесившись, я поспешила защитить самое дорогое, что у меня было.

Итог: разбитый нос и лужа крови.

Девчонка побила Дана Кравеца! Какое унижение!

В тот зимний вечер мама устроила дома такой скандал, что в ушах у меня еще долго звенело. Она запретила мне всё, кроме учебы. Никаких сладостей, игр, прогулок и прочих вещей, которые могли бы меня развеселить или обрадовать. Она кричала так, словно Дан был ее родным сыном. Я пыталась объясниться, но мама даже слушать меня не хотела. Моим союзником неожиданно стал дядя Юра.

— Оба виноваты, — отрезал он. — Оба и будут наказаны.

— Но, Юра…

— Это справедливо, Наташ. Ты знаешь, почему Рита ударила Дана?

— Нет, — мне показалось, что мама даже немного растерялась, явно не ожидая такого развития событий.

— Он придумал обидную рифму к ее имени.

— Это не дает права Рите заниматься рукоприкладством. Я не так ее воспитывала. Она меня позорит и ставит в неловкое положение перед учителями.

— Наказаны будут оба. Точка.

Легче мне, конечно, от этого не стало. Но увидев неприятно удивленную рожу Дана, который всё это время подслушивал разговор, я с наслаждением улыбнулась.

Еще одна причина нашей горячо взаимной ненависти была заботливо спрятана в общей копилке.

И по мере взросления эта копилка наполнялась всё новыми и новыми причинами. Разными по своей важности, весу и масштабности: испорченная блузка, кошачьи какашки в портфеле, новое противное прозвище, подножка на физре, дорогие бутсы для тренировок в мусоропроводе, сдохшие насекомые в кармане моего любимого джинсового комбинезона.

У нас была своя полноценная война, в которую временами вмешивались родители. А затем просто смирились и всё реже начали обращать на это внимание, потому что просто привыкли. Наши препирания стали не чем иным, как обычным белым шумом. Таким же обыденным процессом, как и втягивание носом кислорода. Для этого не требовались осознанность или контроль.

В определенный период динамика нашей войны зависла в одной точке, пока в игру не вступили гормоны. Дан резко перестал быть худым некрасивым на мой вкус мальчиком. Он стал выше меня и гораздо крепче. Его дружки тоже заметно подтянулись и с каждым разом держать удар во время очередной пакостной ситуации откровенно становилось и сложнее, и страшнее. И Дан видел это, чувствовал свое физическое превосходство надо мной.

Он будто бы все эти годы ждал, терпел мои хлесткие болезненные выпады в ответ. Объективно, в средней школе я чаще умудрялась напакостить ему, чем он мне. Но теперь ситуация повернулась на сто восемьдесят градусов. Или проще сказать, задницей ко мне и лицом к Дану.