Никто в забитом людьми зале суда не сводил глаз с шествия лакеев к судейскому столу. Обычные дела рассматривались либо одним судьей, либо двумя, а самые сложные и важные – от силы тремя судьями. Здесь же за одним столом должны были собраться сразу пять судей, что говорило об исключительной важности слушаемого дела, и их лакеи в блистательных церемониальных одеяниях, безусловно, притягивали взор.
Наконец в зал вошли сами судьи в унылых черных мантиях, и публика заметно скисла. Париков на них не было, а один или двое неприятно шаркали. Судьи шли в порядке старшинства: сперва главный судья, а затем рядовые, которых он назначил слушать это дело. Главный – невысокий, сухонький, почти лысый старичок – встал за центральным стулом, справа от него замер следующий по старшинству (высокий сутулый здоровяк, без конца теребивший свою правую руку). Слева от главного занял место судья-англичанин, работавший в судебной ветви ИГС[39] и оставшийся в Индии после провозглашения независимости. Он был единственным англичанином из девяти судей Брахмпурского Высокого суда. По бокам от вышеупомянутых достопочтенных господ стояли двое младших судей.
Главный судья даже не взглянул на многочисленных собравшихся: на именитых истца и ответчика, на прославленных адвокатов, галдящую публику и скептично настроенных, но взбудораженных журналистов. Он осмотрел стол и своих коллег (стопки бумаги, накрытые ажурными салфетками стаканы с водой на зеленом сукне), затем осторожно бросил взгляд влево и вправо, как будто намеревался перейти оживленное шоссе, и наконец начал осмотрительно продвигаться к своему месту. Остальные последовали его примеру, сели, и лакеи придвинули к столу потяжелевшие от судейских седалищ стулья.
Наваб-сахиб из Байтара был приятно удивлен великолепием сего действа. В Высоком суде он бывал лишь дважды: один раз в качестве истца присутствовал на слушании по имущественному спору (его присутствие оказалось необходимо, и дело тогда слушал один-единственный судья), а второй раз в качестве зрителя, когда захотел увидеть своего сына за работой. Однажды ему стало известно, что Фирозу предстоит защищать интересы клиента перед двумя судьями. За несколько минут до начала прений он вошел в пустой зал и устроился прямо за спиной Фироза; чтобы заметить отца, Фирозу пришлось бы развернуться на сто восемьдесят градусов. Наваб-сахиб не хотел смущать сына своим присутствием, и Фироз так и не узнал, что отец побывал на том слушании. Он прекрасно выступил, и наваб-сахиб остался очень доволен тем, как он построил защиту.
На сей раз Фироз, конечно же, знал о присутствии отца, ведь сегодня слушалось дело о легитимности Закона об отмене системы заминдари. Если суд признает закон конституционным, он вступит в силу. Если же нет, о законе можно забыть – как будто его и вовсе не было.
Судьям предстояло рассмотреть около двух дюжин заявлений и одно основное; все они сводились к одному и тому же, но имели некоторые отличия. Одни заявления были поданы религиозными благотворительными фондами, другие – заминдарами, земли которым были пожалованы Короной, а третьи – бывшими правителями вроде раджи Марха, считавшими, что уж их-то владения защищены условиями договора о присоединении княжеств к Индийскому Союзу (на судьбу мелких помещиков им было глубоко плевать). Фироз выступал в качестве адвоката по двум таким дополнительным искам.
– С позволения уважаемого суда…
Мысли наваба-сахиба – которые слегка поплыли, пока зачитывали номер дела, номера основного и дополнительных заявлений, имена заявителей и адвокатов, представляющих их интересы, – моментально вернулись в зал суда. Из-за стола в первом ряду, рядом с проходом, поднялся великий Г. Н. Баннерджи. Привалившись всем своим долговязым, иссохшим телом к кафедре (на которой лежал его портфель и маленький красный блокнот с тканевой обложкой), он повторил вступительные слова, после чего с расстановкой продолжал, время от времени взглядывая на судей и особенно на главного судью: