– Итак, устад-сахиб, начнем наш урок, – сказала она, приподняв бровь.

– Ну что же, – сказал Ман, не глядя на нее, но остро чувствуя ее близость. – Первая глава – это вступление некоего Джеймса Казинса касательно иллюстраций Чугтая.

– О, – сказала Саида-бай, – а на урду все начинается со слов художника о том, какие надежды он питает в связи с выходом в печать этой книги.

– Так, – продолжил Ман. – Вторая глава – это предисловие поэта Икбала[153] о книге в целом.

– А у меня, – сказала Саида-бай, – длинная статья снова таки самого Чугтая на разные темы, включая его взгляды на искусство.

– Вы только взгляните, – воскликнул Ман, внезапно увлекшись тем, что он читал. – Я и забыл, до чего напыщенные предисловия писал Икбал. Кажется, он только и говорит, что о собственных сочинениях, а не о книге, что должен здесь представить: «В такой-то моей книге я сказал то-то, а в такой-то моей книге я написал то-то», и только пара покровительственных упоминаний Чугтая, мол, как он молод…

Он умолк, кипя негодованием.

– А вы не на шутку разгорячились, Даг-сахиб, – заметила Саида-бай.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Ман чуть не потерял равновесие от такой ее прямоты. Ему казалось, она с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться в открытую.

– Возможно, я смогу остудить вас меланхолической газелью? – продолжила Саида-бай.

– Да, почему бы не попробовать? – обрадовался Ман, хорошо помня, что она однажды сказала о газелях. – Давайте посмотрим, как она на меня подействует.

– Позвольте, я вызову музыкантов, – сказала Саида-бай.

– Нет, – сказал Ман, накрыв ее руки своими. – Только вы и фисгармония – и все.

– Может, хотя бы таблаиста?

– Я буду сердцем отбивать вам ритм, – ответил Ман.

Легким кивком – от этого движения у Мана ёкнуло в груди – Саида-бай выразила согласие.

– Вы в состоянии подняться и принести мне фисгармонию? – коварно поинтересовалась она.

– Угу, – кивнул он, но остался сидеть.

– К тому же я вижу, у вас бокал пустой, – прибавила Саида-бай.

На этот раз отринув ложный стыд, Ман встал. Он принес ей фисгармонию и налил себе виски. Саида-бай помурлыкала несколько секунд себе под нос и сказала:

– Да, я знаю, что я вам спою.

И она запела пленительно-загадочные строчки:

На слове «даг» она бросила на Мана быстрый и веселый взгляд. Следующий куплет прошел довольно спокойно, но за ним последовали такие слова:

Ман, хорошо знавший эти строчки, видимо, слишком прозрачно выразил свое уныние, потому что Саида-бай, поглядев на него, закинула голову и рассмеялась от удовольствия. Ее нежная обнаженная шея, ее внезапный, слегка хрипловатый смех, пряное ощущение неведения, над ним ли она смеется или над чем-то иным, буквально заставили Мана потерять голову.

Прежде чем он понял это и вопреки преграде в виде фисгармонии, он наклонился и поцеловал ее в шею, и она откликнулась на его поцелуй прежде, чем поняла это.

– Не сейчас, не сейчас, даг-сахиб, – пролепетала она, слегка задыхаясь.

– Сейчас… сейчас… – взмолился Ман.

– Тогда нам лучше пойти в другую комнату, – сказала Саида-бай. – У вас входит в привычку прерывать мои газели.

– Чем же еще могу я прервать ваши газели? – спросил Ман, когда она вела его в спальню.

– Я расскажу тебе как-нибудь в другой раз, – ответила Саида-бай.

По воскресеньям завтрак в доме Прана обычно подавался позднее, чем в будни. «Брахмпурская хроника» уже прибыла, и Пран уткнулся в воскресное приложение. Савита сидела рядом с ним, жевала тост и одновременно намазывала маслом тост для мужа. Вошла госпожа Рупа Мера и спросила с явным беспокойством в голосе: