Встретился с Николаем, выпил с ним кваса, вспомнил Воланда, его перетруженные руки, сжимающие трость и поющие «Битлз». Николай предложил покататься на конях, потому они двинулись на ипподром и там впитали в себя лошадей, их копыта, крупы и кровь.
Через час он уже был один, читал «Литературную газету» на лавочке, был недоволен ею, не находя в ней себя, листал зло и легко, смотрел на портреты, пробегал глазами стихи. В общем, вёл себя как Наполеон до своего рождения. Ну, и смотрел на девочек иногда, шествующих почти голыми, одетых лишь в Питер, Россию и мир. Парни в этом смысле радовали одеждой из «Мира как чудо», «Аризонской мечты» и «Помнишь ли ты Долли Белл». Очень сильно дышал, будто впитывал в себя строки и буквы газеты, но на самом деле был человеком гор. Дом – это антология, состоящая из авторов – квартир с содержимым – людьми. Частный дом, коттедж – издание одного автора. Стены – переплёты, обложки. Литература кругом. Потому надо говорить: «Я написал „кровать, люстру, стол или шкаф“». Воскрешение – переиздание, только и всего, просто пока запрет, так как он не вечен. Поставил борьбу на телефоне, посмотрел финалы чемпионатов мира текущего года, будто сам вышел на ковер, размяв руки и ноги, чтоб устремиться к ним.
«Друг был дома в выходной день, Найдёныш пошёл в библиотеку, а когда возвращался, к нему подошёл мужчина и пригласил в кафе. Расторопша объяснила, что не хочет, и двинулась к дому. Незнакомец пошёл следом за ней, напугал её, зашёл с нею в квартиру, где она объяснила другу, что не знает этого человека. Друг захотел прогнать его, завязалась драка, выскочили соседи, мужчина ушёл, оставив другу синяк. Найдёныш встревожился, сделал компресс другу, уложил его на кровать и сел рядом, вздыхая и шмыгая носом. Не думая ни о чём, помимо себя и друга, лежащего на спине. Друг уснул вскоре, его телефон зазвонил. Найдёныш взял его осторожно, решил ответить на вызов и услышал в динамике женщину. Та звала друга. Расторопша ничего не сказала, просто положила смартфон рядом с другом и начала собираться. Взяла чемодан и узелок и пошла к выходу. В подъезде её поймал проснувшийся друг. Он не позволил Найдёнышу уйти, объяснял, что это с работы, но Расторопша хотела идти. Друг не выдержал, дал страшную клятву о верности, и Найдёныш задумался. Друг обнял его. Найдёныш затих и позволил увести себя назад. Дома он сделал другу новый компресс и ушёл на балкон курить, чтобы прийти в себя».
У подъезда на лавочке сидела Надежда, она была в шортах, в футболке, с зачёсанными назад волосами.
– Я знала, что ты придёшь.
– Неожиданно.
– Где был?
– На ипподроме.
– О, лошади – это звук: никого, ничего нет, только цокание копыт.
Они прошли к нему, Фёдор налил Наде сок, сам выпил тоже и обнял свою подругу. «Чипсы и сухарики – старики, у них большой срок годности, они почти в вечности, они живут очень долго; именно в стариков превращают продукты, чтобы они не портились. Молоко киснет быстро. Старость антоним смерти». Понял при этом, осознал блокадный Ленинград как огромного и умирающего Гоголя, представшего в виде города: смерть писателя и гибель ленинградцев имела одну причину, один корень и одну суть. Надежда немного тосковала, намекала, что он непутёвый слегка, потому что мог бы больше писать, издаваться, увести её, создать семью. Фёдор на то пожал плечами, сделал яичницу и разделил её между собой и Надей, съели, выпили банку пива на двоих, унеслись в другой конец Вселенной, прочитали её как текст, конец этот свернули и выкурили, роняя искорки звёзд, вернулись и поцеловались.