– Мне кажется, я тебя знаю, – наконец произносит он. – Живешь неподалеку?

– Нет. Моя семья живет в девятом округе. Рядом с оперным театром.

Он поднимает бровь.

– Неплохое соседство. Хотя дороговато.

Я не знаю, что ответить на это, поэтому опускаю глаза, теребя браслет. О нет, теперь я обращаю его внимание на серебряный браслет от «Картье», который мама подарила мне на прошлый день рождения. Когда я снова смотрю на Люка, по его лицу видно, что он все понимает.

– Тебя ведь снимают для всяких модных журналов. Они всегда помещают твои фотографии в разделе светской хроники, – вспоминает он. – Моя бабуля постоянно их читает, и журналы валяются по всему дому. Ей нравится рассматривать, что женщины сейчас носят. Там я тебя, наверное, и видел?

Я готовлюсь увидеть в его глазах толику осуждения, но этого не происходит.

– По всем этим вечеринкам меня таскает за собой мама, – признаюсь я.

Люк снова поднимает бровь.

– А она в курсе, что в свободное время ты срываешь нацистские плакаты?

– Нет, – быстро отвечаю я. – Никто не знает об этом, кроме тебя и Арно.

Наклонившись вперед, он ставит локти на колени, одним быстрым движением сокращая расстояние между нами.

– Я могу доверять тебе, Адалин?

Я заставляю себя посмотреть ему прямо в глаза.

– Да.

Несколько мучительных секунд он просто смотрит на меня. А затем встает.

О нет. Неужели все кончено? Меня отпустят, и я даже не узнаю, зачем я здесь? Перед глазами пронеслась вся наша встреча, но вроде все шло хорошо…

Затем, когда я уже готова к тому, что Люк снова вытащит ключ и проводит меня к выходу, он поворачивается к коробкам, открывает одну из них, вытаскивает большой конверт и возвращается на место.

– Арно прав. Я действительно думаю так же, как и ты, – негромко произносит Люк. Тени, отбрасываемые лампочкой, делают контуры его лица еще резче, и в какой-то момент у меня появляется странное желание погладить его ладонью по щеке. Люк продолжает: – Я ищу тех, кому можно доверять, таких, как ты, тех, кто хочет бороться. Чем больше людей увидит наше послание, тем лучше.

– А наше послание – это…

– Что ни единая душа во Франции не желает сотрудничать с врагом. Что многие из нас по-прежнему сражаются и не собираются останавливаться.

– Скажи, что я должна делать.

Люк показывает мне конверт, который вытащил из коробки.

– Это листовки с крестом де Голля. Тебе нужно распространять их везде, где сможешь, там, где люди их найдут. В метро. В почтовых ящиках. В школьном туалете. И тебя не должны видеть. Справишься?

– Да.

Мне нужно найти способ сделать все это, не вызывая подозрений у семьи.

Вместо того, чтобы дать мне конверт, Люк придвигает свой стул еще ближе, так что наши колени почти соприкасаются. Когда он снова смотрит мне в глаза, в нем ощущается такая сила, какой я никогда прежде не встречала. Его взгляд будто касается каждого уголка моей души.

– Это опасно, Адалин. Нацисты арестовали подростков, которые шли маршем в День перемирия. Увезли их в тюрьму, били, заставляли всю ночь стоять под дождем. Некоторых построили в ряд, чтобы те думали, что их сейчас расстреляют. С нами они сделают то же самое. Или еще хуже. Если ты сомневаешься – хоть немного, – можешь идти. Я не буду тебя винить.

– Я не уйду.

– Тебе нужно быть очень осторожной. Если тебя поймают, рано или поздно выбьют из тебя информацию. И ты никому не должна говорить об этом – ты понимаешь? Никому. Даже своей семье. Даже тем людям, которых считаешь единомышленниками. В Париже полно нацистских информаторов.

С трудом сглотнув, я твердо отвечаю:

– Я буду хранить тайну.

Люк еще раз смотрит на меня. Пусть. Я хочу, чтобы он знал, как отчаянно я желаю помочь. Наконец он вручает мне конверт, я прячу его в сумку и встаю.