Одинокий человек, медленно бредущий по пустынной дороге. Шак окликнул его, но не получил ответа; Шак пошел за ним следом, тот ускорил шаг, а потом вдруг исчез, растворившись в облаке ядовитого тумана, выползшего на дорогу из мертвого леса. Невесомые клубы быстро перемещались по открытому пространству и вскоре догнали побежавшего прочь шарлатана. Они окутали его, но не отравили, только повлекли за собой в гудящую, как труба, неизвестность.

Нос почувствовал запах гари, где-то вдалеке послышался бой барабанов и стоны, звучащие намного громче и отчетливей, чем боевые кличи бегущих в атаку солдат. Все это перемешалось в голове Шака, а потом вдруг исчезло…

«Во всем виновата река…река виновата», – прошептал вдруг бродяга, совершенно непонятно почему, как будто кто-то заставил его выговорить это странное, абсурдное сочетание слов.

Туман рассеялся, он стоял все на том же месте, а прочь уходил человек; все тот же, но все же другой. Произошедшие изменения можно было почувствовать, но не объяснить…

Это был не сон, не ночное видение, а продолжение все того же кошмара, который грезился Шаку наяву. Всего четверть часа он пролежал на телеге, и хоть глаза его были закрыты, но он не спал, его связь с внешним миром не нарушалась. Он отчетливо ощущал, что происходило вокруг. Скрип сосен, чьи верхушки раскачивал разгулявшийся ветер. Раздражающее слух урчание в желудке кобылы, пощипывающей травку невдалеке. Фальшивое пение юного пастушка, звучащее под аккомпанемент легкого постукивания ладошками по лошадиному крупу. Цокот копыт, скрип каретных рессор; и размеренная мелодия бренчания доспехов, завершившаяся неожиданно, но вполне ожидаемой фразой, произнесенной грубым мужским голосищем, пропевшим на низких нотах:

– С дороги, сволочь!

Бродяга открыл глаза и приподнялся на локтях. Его бородатое и обычно внушающее страх лицо озарила благодушная улыбка. Он не злился. Разве можно злиться на благородного рыцаря, немного рассерженного тем, что путь его лошади и сопровождаемой им карете преградила увязшая в грязи телега? Конечно же, нет, в особенности если ты сам вырыл яму, натаскал туда воды и усердно перемешал землю с холодной жидкостью до состояния однородной смеси.

Место засады на «богатую дичь» путники выбрали очень удачно. По левую сторону узкой дороги раскинулся пруд, в котором наверняка не было рыбы, но зато водилось несколько дюжин крикливых лягушек; а по правую – шумели ветвями высокие деревья. Потратив примерно с полчаса усилий, чтобы создать вполне убедительный грязевый водоем, оставалось лишь загнать в него телегу, вальяжно развалиться и ждать, пока на дороге не появятся очень спешащие ротозеи, желательно благородных кровей. Рыцари хоть и любят покричать, грозно сверкая глазищами, но наивны, как дети, и совершенно не умеют вести торг.

Вот и этот юнец (людей младше двадцати пяти лет Шак не считал взрослыми, состоявшимися мужчинами) уже забрызгал слюной отполированную до блеска кирасу, истыкал в кровь бока бедной лошади шпорами и сам раскраснелся, как рак, осыпая голову сидевшего перед ним на телеге недотепы, то есть Шака, самой отборной бранью. Запас ругательств неумолимо стремился к концу, как, впрочем, и воздух в легких запыхавшегося юнца, видать, совсем недавно принятого в ряды славного рыцарства. Трое его солдат, люди явно более опытные и поэтому сдержанные, не видели причины для крика и, пока рыцарь рычал, скрипел зубами и угрожал, молча вскинули арбалеты и направили их в сторону леса.

В дороге могло приключиться всякое. Кто знает, не засела ли в ближайших кустах банда кровожадных разбойников. Хоть вид у перепачканного с ног до головы грязью бородача на телеге и пасущего невдалеке хромую кобылку парня был довольно мирным, если не сказать напуганным, но кто знает, не обернется ли через миг невинная овечка серым волком. Всадники подъехали так, что тела лошадей надежно прикрывали левый, повернутый к лесу борт кареты. Ни один арбалетный болт или стрела не могли попасть внутрь и навредить путешествующему вельможе.