О квартире в центре, само собой, никто уже не говорил. Но всё же добрые начальники пожалели и дали однокомнатную.

Надо было заполнять время, и она занимала себя мелкими заботами. Перекладывала вещи, расставляла мебель. Выходила за едой. По привычке покупала на двоих, готовила, наливала в две тарелки и потом, когда понимала, что мужа нет, плакала.

Однажды в магазине встретила сослуживца мужа. Тот помог донести сумку с продуктами, напросился в гости. Через день пришел с бутылкой коньяка. Она сначала не поняла, зачем он пришел, потом дошло. Возмутилась, проревела ночь. Наутро посмотрелась в зеркало, увидела, что еще весьма эффектна и такие «поклонники» в покое ее не оставят. А ей этого не надо. Она жила любовью к мужу, пусть поздно понятой, но настоящей. Взгляды, ухаживания и флирт чужих людей ей были неприятны, даже думать о них было противно. Захотелось стать неприметной некрасивой теткой, которую никто не замечает, никто не пристает, не лезет с ухаживаниями, расспросами, предложениями.

Вспомнила давнишнюю театральную жизнь, как служила после консерватории в театре оперетты, играла молоденьких дурочек и комических старух. Впервые после похорон мужа засмеялась, подмигнула зеркалу, и в старых чемоданах нашла свои концертные наряды. Они оказались как раз впору. Нарядилась, чтобы выглядеть придурковато, придумала походочку и… стала Куклой. Так избавилась от возможных ухажёров.

Рассказывала свою историю Кукла со смешком, будто говорила не о себе. Потом стала настоящей, глянула на часы, встрепенулась, сказала, что засиделась, что пора идти и заторопилась домой.

Иван Федорович подал гостье пальто, потом не удержался и спросил:

– А теперь не поете?

Кукла вздохнула, покачала головой, сказала:

– Понимаете, говорить это одно, а петь… ― и развела руками.

– А чем же вы занимаетесь? ― спросил Иван Федорович, не из вежливости, а по-настоящему, искренне.

Кукла пожала плечами, вздохнула, сказала:

– Так, живу потихонечку. Пенсию за мужа небольшую дают. Хотела в «Доме пионеров» или как он теперь называется, кружок пения вести. Не взяли. Сказали, что штат заполнен. Я в коридоре постояла, послушала – ужас. Уважаемый Иван Федорович, они там калечат молоденькие голоса. Буквально уродуют! Вздохнула, махнула рукой, попрощалась, ушла.

А Иван Федорович походил по комнате, удивился, что распереживался, и вспомнил, как слыхал лет десять назад про старуху-знахарку, которая от многих болячек людей вылечивала. Непонятно с чего, но опять жалко ему стало эту дурёху. Посомневался день и пошел к знакомым, которые знали, где знахарку найти. Долго вспоминали, и только после третьего стопаря, вспомнили, что старуха давно померла, но адрес дали.

Нашёл. Старуха, действительно, давно померла, и в доме теперь жила её дочка, между прочим, врачиха. Да не просто, а по ухо-горло-носу. Это, как понял Иван Федорович, была судьба. Рассказал дочке, что лечился у её матери. Слегка приврал, но врачиху растрогал, и та согласилась посмотреть Куклу.

Удивляясь себе, уговорил и Куклу. Та долго не соглашалась, но у Ивана Федоровича на такие дела была хватка бульдожья. Уговорил, пришли. Дочка-отоларинголог осмотрела, покачала головой, повздыхала, сказала, что лечили её дебилы, хотя и профессора.

После осмотра Иван Федорович не отстал и уговорил Куклу начать лечение. Полоскания, диеты, но больше у Куклы с врачихой были обычные разговоры. Чаёк попивают и болтают, смеются, ругаются, а то плачут обе. Дочка знахарки по секрету ему сказала, что связки поправить не проблема. Важнее убедить пациентку, что она сможет петь ещё лучше, чем когда была примой. И ведь вылечила!