– Это вряд ли, – разуверил его Лев. – Боюсь, мне придется поместить вас под арест вплоть до прибытия в ближайший порт. А потом…

– Меня-то за что? – вскинулся Лопухов.

– За драку. И за нанесение телесных повреждений легкой тяжести. Это статья, Алексей… Так что не хотите поведать нам для начала, что там случилось в массажном салоне? Из-за чего все началось?

– Да все из-за того же. Я никого не трогал и трогать не собирался. Просто зашел к Зинке… Ну… Она мне вроде как нравится… Хотел пригласить ее вечерком сюда на корму, вспрыснуть винишка на притупленное жарой сознание, так сказать. А тут этот чмошник нарисовался… И с ходу так, значит, и влупляет мне: «Че, не с кем бухать-то тебе теперь? Черножопого-то грохнули наконец… Чувствуешь, как сразу на теплоходе без него запахло лучше и свободнее». Прикиньте! Прям так и сказал, сволота поганая. Расист хренов! Ну, я ему в носяру и зарядил… Он мне в ответ. Так и пошло-поехало… Скажите, не прав я? Промолчать должен был? Схавать его дерьмо?

– То есть причиной вновь был Мэйтата Коджо? – уточнил Гуров.

– Как и всегда, – буркнул толстяк. – Вот скажите мне откровенно, чем он мешал им? Почему никто не мог спокойно пройти мимо него? Почему каждый считал своим долгом зацепить парнишку или как-то нелицеприятно высказаться в его адрес? Откуда это все берется? Так везде, что ли?

– Не везде, – ответил Лев. – Более того, такой массовый расизм в наше время – огромная редкость. Вы уверены, Алексей, что дело было только в цвете кожи?

– Уверен, – кивнул Лопухов и повернулся лицом к воде. – Других причин быть не могло. Но вся эта массовость, как вы говорите, началась с Кахи. Он первым…

– Вот опять, – поморщился Крячко.

– Что? – бросил на него взгляд Гуров.

– Опять эта тяжесть в желудке при слове «Каха». Даже удивительно… Думаешь, это тот самый, Лева?

– Трудно сказать. Мир тесен. Увидим.

– Вы знаете Каху? – встрепенулся Лопухов. – Я не удивлен. Он ведь уже сидел, так что вы должны его знать.

– Не все, кто сидел, – наши знакомые, – парировал Станислав. – Это не загородный клуб для привилегированных персон. За что он сидел, не знаете?

– Понятия не имею. Знаю, что сидел, и все.

– А фамилия?

– Не интересовался.

– Вы сказали, что травля Коджо началась именно с этого Кахи… – напомнил Лев.

– Так и было. Он одним из первых начал к нему цепляться. Если не самым первым…

– Имели ли место угрозы физической расправы?

– Постоянно.

– Только от Кахи? Или еще от кого-то?

– И от других бывали, – ответил Лопухов, немного подумав. – Но в основном от Кахи. Я лично несколько раз слышал…

Гуров достал из нагрудного кармана компактный блокнот, раскрыл его, выдернул один лист и положил его на столик с фирменной символикой перед допрашиваемым. Затем протянул шариковую ручку и предложил:

– Пишите.

– Что именно?

– Имена всех тех, от кого звучали угрозы в адрес покойного Мэйтата Коджо. Было бы неплохо указать и содержание самих угроз, которые вы слышали.

Лопухов вновь поразмыслил немного, затем согласно кивнул, склонился над столиком и принялся быстро строчить мелким корявым почерком.

«Максим Горький» медленно проплывал мимо старенькой покосившейся церквушки, опасно нависавшей над крутым песочным обрывом. Солнце стояло в зените, безжалостно выжигая своими лучами каждый сантиметр истосковавшейся по влаге почвы. Дождей в Москве и ее окрестностях не было уже более полутора месяцев.

Лопухов закончил писать, вернул листок Гурову, и Лев начал внимательно просматривать полученные записи.

– Грубовато, – протянул он, споткнувшись на одной из фраз.

– Ну, а я о чем, – поддержал Лопухов. – Еще как грубовато. Поэтому я частенько и вступался за парня. Вы бы не вступились?