В окружении солнца, океана и невероятной красоты дома меня начинает покидать давнее напряжение, поселившееся во мне за последние несколько лет.

На этой кухне я работаю в более медленном темпе, чем на своей. Готовка здесь приносит иного рода удовольствие. Я не спеша погружаюсь в атмосферу блюда, в хруст перца под острием ножа, в свежий запах очищенных овощей, когда их мякоть соприкасается с лезвием.

Мое дыхание становится медленным и глубоким, как будто я медитирую.

Я перестала так готовить для определенного человека – самой себя. Каким-то образом готовка стала гонкой, необходимостью доказать свой талант, и в процессе этого я забыла о том, что люблю.

– О чем ты задумалась, Картофелька?

Голос Мейкона рывком выводит меня из мыслей. Он сидит у кухонного островка, окутанный пятном янтарного солнечного света, который окрашивает его кожу в темно-бронзовый цвет. Свет также подчеркивает синяк вокруг его глаза и напряженные морщинки вдоль рта. Мейкон откидывается на спинку кресла с небрежным видом, в его позе есть притворное спокойствие, но это все ложь. Ему больно.

– По правде сказать, я думаю о том, насколько сильно люблю готовить, – говорю я ему, направляясь к холодильнику.

– Это пока ты не решишь запустить в меня еще один помидор, – беспечно говорит Мейкон.

Я бросаю на него взгляд, и он удивленно смотрит на меня, строя из себя саму невинность. Фыркая, достаю пакет молока.

– Увы, все помидоры кончились. Но у меня есть лишний кочан цветной капусты, так что не искушай меня.

– Ой. – Он поднимает руку в знак капитуляции. – Теперь я буду вести себя прилежно. Честное слово. – Сдерживая улыбку, он перекрещивает руки на своей широкой груди, следя за моими действиями, пока я хватаю мед и специи. – Ты всегда кружилась по кухне так, словно танцевала под музыку, которую могла слышать только ты.

С замиранием сердца я вскидываю брови.

– Серьезно?

– Ты никогда этого не замечала? – он проводит кончиком большого пальца по подлокотнику кресла, следя за мной. – Раньше я завидовал той легкости, благодаря которой ты нашла идеально подходящее для себя место.

– Только одно место, – поправляю я. – Тогда как ты можешь вписаться куда угодно.

Мейкон подтверждает это коротким вздохом, сжимая губы во что-то похожее на улыбку и гримасу одновременно.

– Внешность обманчива. – Он кивает в мою сторону. – Что ты готовишь?

– Латте на основе куркумы. – Я выливаю молоко со специями в капучинатор кофемашины, вспениваю его и нагреваю. Аромат корицы, гвоздики, кардамона и куркумы заполнили всю комнату.

– Пахнет Днем благодарения, – говорит он, когда я разливаю латте по двум чашкам.

– Держи, – протягиваю ему кружку, а после сажусь за островок.

Мейкон подъезжает к концу стола, затем делает глоток.

– Восхитительно.

– Ммм… куркума – прекрасное противовоспалительное средство, которое может облегчить боль.

Мейкон перестает пить, встречаясь со мной взглядом поверх края своей фарфоровой чашки.

– Все не так уж плохо.

– Почему мужчины притворяются, что им не больно, когда на деле все иначе?

– Потому что мы не любим, когда о нас излишне пекутся, – отвечает он с легкой улыбкой.

– Вот в этом и заключается странность, – говорю я, беря свой латте. – Мужчины любят, когда о них заботятся. Ни от кого в жизни не слышала столько нытья, как от болеющего мужчины.

В его глазах загорается блеск вызова.

– Ты упускаешь ключевой фактор. – Мейкон ставит свою чашку на стол. В уголке его губ осталось немного пенки, которую он слизывает кончиком языка. – Мы ведем себя так только тогда, когда хотим, чтобы наши женщины поцеловали нас и обняли, а затем уложили в постель.